Виктор Некрас - Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев Страница 51

— Может, хватит уже дуться, Лютогосте?

Боярин в ответ только гневно засопел, уставя бороду.

— Присядь с нами, выпей пива альбо вина, — князь повёл рукой в сторону небольшого резного столика, привезённого кметями из какой-то разорённой вотчины в подарок своему князю.

Лютогость несколько мгновений помолчал, потом коротко всхрапнул, словно норовистый конь, и подошёл к столику.

Князя он слушал равнодушно, только изредка вскидывая на него непроницаемые глаза. Трудно и сказать было, что он думал в ответ на Всеславли речи о кривском единстве.

— А чего же ты, княже, решил, что это ты должен совокупить кривичей? — коротко усмехнулся боярин, когда князь выдохся.

— А это не я так решил, — вкрадчиво ответил Всеслав.

— А кто же?

— Боги, — коротко бросил князь, глядя куда-то в сторону.

Короток ответ, а понимающему человеку всё ясно. Боги велели, стало быть, князь Всеслав не только кривское единство целью имеет. Дохнуло на боярина от княжьих слов тёмными тайнами древней веры, седой косматой стариной.

— Плесков — наш пригород, новогородский, — возразил ещё раз Лютогость.

— Ой ли? — протянул Всеслав недоверчиво. — Плесков — город кривский. А Новгород кривичи и словене ладожанские вместе основали. И кривичи в ту землю не от Плескова ли с Изборском пришли? Плесков-то да Ладога, стало быть, старше Новгорода будут? Какой же тогда Плесков пригород?

— Так великий князь постановил, — упрямо ответил боярин.

— Воля богов выше княжьей, — скривил губы полоцкий князь. — Тем более — выше воли князя-отступника.

— Такова воля и Господина Великого Новгорода, — Лютогость выпятил бороду. — Она и великим столом киевским играет…

— То-то вас за это великий князь при крещении после и поблагодарил, — не сдержал яда Всеслав.

Боярин снова набычился и умолк.

— Я тебя, Лютогосте, пожалуй, что и отпущу, — сказал князь задумчиво. — И даже без выкупа отпущу.

— Мнишь, я после того на твою сторону стану? — остро глянул на него Лютогость.

— Ну а чего же? — не стал лукавить Всеслав Брячиславич. — Ты кривич, и я — кривич. Я не христианин, и ты, я смотрю, опричь креста на шее Перуново колесо таскаешь. Глядишь, и сговоримся когда-нибудь…

Лютогость покосился себе на грудь, затянул ворот рубахи и насупился ещё больше.

Трещал, стреляя искрами, костёр, шипело, шкварчало на углях вяленое мясо, булькая, рванулось из ендовы тёмное, пахучее пиво.

Сегодня было можно.

С глухим стуком сдвинулись глиняные чаши. Плеснули в огонь — предкам.

— Ну, за награду!

— Во славу Перуна и Велеса!

Несмеян сделал несколько глотков и принялся отрывать с ивового прутка горячие куски мяса, обжигающие кипящим салом.

— А откуда князь тебя знает? — Витко запил мясо пивом.

— Чего? — не враз понял Несмеян.

— Ну… он про сына тебя спросил, говорил с тобой так, будто… будто вы с ним росли вместе…

— Ну, почти что так и есть…

— Ого, — Витко вытянул губы трубочкой.

— Ага, — кивнул Несмеян. — Мы с ним родились в один день. И весть про то князю Брячиславу мой отец привёз. А Брячислав Изяславич его за то в дружину к себе взял.

— А, да, ты же говорил, — вспомнил Витко, снова делая крупный глоток и отрывая зубами ещё один кусок мяса.

— А ещё им в тот же день обоим от Велеса видение было… — добавил Несмеян. — После как-нибудь расскажу…

Витко задумчиво кивнул.

— Меч-то покажи… — выговорил он, снова делая глоток.

Развернули княжий подарок. Витко любовно пробежался пальцами по синему сафьяну и серебряной оковке ножен, чуть вытянул серебристо-бурый клинок благородной стали, полюбовался чернёным узором на рукояти, коснулся навершия в виде серебряной волчьей головы с оскаленными клыками — сам Белополь Белый Волк, древнее знамено кривских князей, прапредок самого князя Всеслава… Дорогой подарок. Князю впору.

— Спрячь, — вздохнул он, мечтательно щурясь на огонь. — Да… вот подарок, так подарок… Чем отдаривать-то будешь?

— Службой, вестимо, — Несмеян сжал зубы. — Я теперь за него в огонь и воду.

Помолчали.

— У него самого-то уже четверо, — вздохнул Несмеян.

Помолчали ещё, разлили остатки пива в чаши.

— А как мнишь, чего князь с боярином этим новогородским делать будет? — спросил вдруг Витко, задвигая в костёр очередное полено.

— Не знаю, — пожал плечами Несмеян. Отпил, подумал немного. — Я думаю, отпустит…

— Зачем это? — Витко застыл с открытым ртом.

— Ну как — зачем, — усмехнулся Несмеян. — В первую очередь, тот — боярин, не нам с тобой чета… хотя выкуп за него немалый взять стоило бы… ну да то — княжья воля. У меня он его уже выкупил.

Витко кивнул.

— То верно, — сказал он медленно. — А ещё причины есть?

— А как же, — охотно сказал Несмеян, прожёвывая жёсткое, плохо прожаренное мясо. — Видел, креста у боярина на груди нет?

— Ну?

— Хрен гну, — усмехнулся Несмеян. — Сам понимай…

Сзади раздался шорох — и новоиспечённые гридни вскочили, приветствуя воеводу Вадима, старшого княжьей дружины.

— Отведай с нами, Вадиме Якунич, — Несмеян плеснул пива в берестяную чашу.

Воевода гнушаться не стал.

— Мёду дома выпьем, — сказал Несмеян весело. — Только вот когда это будет?

— Скоро, — усмехнулся воевода, крутя длинный ус, смоченный в пиве. — Скорее, чем ты думаешь…

— Как это? — не понял Витко.

— А так, — воевода сумрачно отвёл глаза. — Завтра домой уходим.

— А Плесков? — Несмеян замер, не замечая, как льётся из чаши на землю пиво.

Вадим Якунич не ответил.

Пиво горчило.

Глава третья Месть

Лёгкий ветерок с Мойского озера — кривичи по-прежнему звали Ильмень Мойским, по старой кривской памяти — налетел, взъерошил волосы на непокрытой голове боярина, встопорщил бороду, колыхнул полы плаща, шевельнул гриву коня. Потянуло водой, простором, волей… Боярин бездумно улыбнулся — сладко было ехать вот так ни о чём не думая, опричь одного — домой едешь, домой…

В Полоцке Лютогость жил в терему полоцкого тысяцкого Бронибора — словно у родичей в гостях жил новогородский боярин, не скажешь, что и пленник.

Город Лютогостю понравился. Меньше Новгорода, вестимо — город на Волхове за последние сто лет осильнел, обгоняя даже Ладогу, коя долго была сильнейшим городом Северной Руси. Но и Полоцк сильнел, невзирая на погром от Владимира восемьдесят лет тому.