Алекс Гарридо - Акамие. В сердце роза Страница 51

Тахин потянулся, расправил плечи. Покосился на ашананшеди.

— Когда такое случилось, почему нам не известно об этом и откуда ты узнал? — подался к нему Эртхиа.

— Когда случилось? — пожал плечами Тахин, прищурился. — Где бы записали такое, и кто передавал бы случившееся с презренными и отверженными?

— Но ты-то, ты откуда знаешь? — не обидевшись на издевку в голосе настаивал Эртхиа. А Дэнеш, шевельнув бровями, стал ковырять пальцем шнуровку, очень сосредоточенно.

— Я-то? — Тахин развел ладони плавно, нарочито красиво. И хлопнул ими звонко, вскинув голову: — Я-то сам придумал. Вот сейчас.

— Так этого не было? — разочарованно и с облегчением протянул Эртхиа, и на дне его голоса уже всклубился гнев.

— Докажи, — спокойно предложил Тахин. — Докажи, что не было. И что не могло быть.

Они долго молчали.

— А это, про Одного и Другого, — правда, могло быть, — печально признал Эртхиа.

— Я почти уверен, что было, — откликнулся Тахин.

— Я уверен, — подтвердил Дэнеш.

— Но лучше бы, правда, в этой твоей истории кто-нибудь другой… Ну, ты понимаешь. Лучше бы они стали друзьями, а их за это убили. Я не осуждаю! Но как-то было бы спокойнее. Такую историю мог бы нам рассказать учитель Дадуни. И я бы велел рассказывать ее моим сыновьям.

— А чего бы ты от меня хотел? — усмехнулся Тахин. — И ты можешь рассказать эту историю своим сыновьям — такой, как она есть. И скажи в конце: будете ли вы людьми или те, кого вы презираете, окажутся достойнее вас?

— Не говори так, — насупился Эртхиа. — Ради брата моего и ради тебя — никогда не скажу такого. И поговорив так еще недолго, они почувствовали что сон в сговоре с усталостью одолевают их. И улеглись на мягкий мох, и уснули.

— Спи осторожней, — пробормотал еще Эртхиа. — Спокойных тебе снов…

Мне не стоило бы ничего протянуть руку и на кончиках пальцев поднести к его лицу язычок огня. Но не было нужды: все его черты были впечатаны в мои зрачки, и я закрыл глаза, чтобы лучше видеть. Он был тот, о ком я мечтал всю жизнь: безупречный воин, отважный всадник, верный в дружбе, чуткий сердцем, звонкоголосый, беспечный, удалой, мужественный, такой, такой… как я. Пусть говорят, что двое схожих не сойдутся! Знаю я, как не сходятся несхожие, как масло не роднится с водой, как из золотой оправы выпадает алмаз, и только жильная нить удержит сшитые два куска кожи, и только кровь с кровью роднятся, только…

Я лег и, покусывая пальцы, пытался заснуть. Его не коснулось то, что спалило меня, и пусть. Пусть остается таким, как есть.

И я засмеялся над своим ненужным благородством. Как, в самом деле, я мог бы?

Я смеялся. Ведь огонь не может превратиться в слезы, и не дано мне оплакать мою участь.

Эртхиа завозился, прикрывая лицо руками, поднял голову.

— Что это? Лес горит… или мне приснилось? Лицо, как обожженное.

— Это ничего, — покачал я головой и отодвинулся.

Следующей ночью рассказывал Эртхиа.

— В далекие времена, о которых не сохранилось записей, жил царь из славнейших царей земли, повелитель страны обширной и изобильной. У царя была единственная дочь, а сыновей не было ни от жен, ни от наложниц. И было предсказано царю, что не родится у него сын, пока дочь не вырастет и не перейдет в дом мужа.

Год летел за годом для царевны, а для отца они тянулись как вечность за вечностью. Наконец девушка достигла брачного возраста, и стали с нетерпением ожидать сватов из соседних царств. Но сваты все не ехали.

Нрава царевна была… дурного слова не скажешь: девушку жалко, и хорошего слова не скажешь: хорошего слова жалко. А внешности она была такой, что посмотришь и пожмешь плечами, отвернешься — забудешь. И это не делало ее покладистей.

Вот и не спешили послы и сваты от окрестных государей, а выдать единственную дочь за подданного обидно было бы столь могучему и славному царю.

Однако нужно было, чтобы родился у царя наследник. И поэтому, свернув коврик и прихватив посох, отправился в путь старик из долины Аиберджит, и прошел все земли, отделявшие его от той благословенной страны, и пришел в ее столицу, никем не замеченный прошел во дворец и предстал перед царевной.

— Я принес тебе от самой Судьбы подарок, поклонись и прими с благоговением! — воскликнул он.

— Мне ли, дочери моего отца, кланяться нищим? — насупилась царевна и уже воздела руки, чтобы хлопнуть в ладоши, призывая служанок и стражу.

Но старик быстро взял ее за подбородок, глянул в глаза — и она присмирела.

— Смотри, — сказал ей старик, вынимая из складок плаща неприметное с виду ожерелье из серой амбры, что собирают по берегам Южного моря. — Это сделает тебя самой красивой женщиной на этой стороне мира — да и на той мало кто сможет соперничать с тобою. Трех дней не пройдет, как женихи съедутся ко двору твоего отца, и замужество твое будет счастливым. Но не снимай ожерелья ни днем ни ночью и берегись предстать перед мужем без него.

И старик надел ей на шею ожерелье. Но, пока он возился с застежкой, ему пришлось отвести взгляд от глаз царевны.

— Наконец-то, — сказала царевна, — наконец-то Судьба собралась исправить свою оплошность. То, что мне принадлежит по праву, дарит она мне как милость. Ну пусть. Кто я, чтобы с ней спорить? Так уж бывает, что власть получает не тот, кто способен ею правильно распорядиться…

Уходя, старик оглянулся на царевну и покачал головой.

Часа не прошло, как весь город знал о внезапно расцветшей красоте царевны. К вечеру об этом знала вся страна, а на третий день уже во все ворота столицы входили караваны из разных стран, нагруженные подарками, без которых — какое сватовство?

И отдали царевну замуж за царя из страны могучей и не слишком отдаленной, наделив приданым, как положено. Царь был молод, собой хорош, могучий воин, ловкий охотник, нрава доброго — истинное счастье своих подданных!

Эртхиа остановился перевести дух, и этим воспользовался Тахин:

— А как их звали? — спросил он, подмигнув Дэнешу.

— Их? — переспросил Эртхиа.

— Ну да. Нельзя же рассказывать о людях, не называя их имен. Может, таких людей и не было никогда? Как звали царя и его жену?

— Которую? — невинно округлил глаза Эртхиа.

— А у него их сколько было?

— Жен у царя было столько, — с удовольствием сообщил Эртхиа, — что он сам всех не помнил.

Тахин развел руками: что тут возразишь! И впрямь, значит, великий был царь. Каждая жена, что воин в полном вооружении и с конем: расходы на содержание одинаковые.

— А царя звали Кири, что значит «лев». А царицу Кирини, и это имя ей подходило. И Кири любил Кирини так, что оставил всех своих жен, забыл и тех, кого помнил, проводил все время только с ней, глаз от нее не отрывал, все дела правления поручил советникам, прервал все войны, которые вел — словом, вовсе переселился бы в ее покои, если бы не нрав царицы, о котором вы уже имеете представление. Все-то ей было не по нраву: и ткани грубы, и золотое шитье блёкло, и камни мелки, и краски бледны, и ароматы не душисты, и гребни не часты, и подушки не мягки, и муж не ласков.