Лея Любомирская - Живые и прочие Страница 52

Филипп поразмыслил над услышанным и понял, что стремительно забредает в тупик. Любовь оказалась чем-то, что было напрочь лишено какого-либо возраста. Она могла начаться в любой момент и росла вместе с человеком. По этой причине Филипп считал любовь самым опасным чувством, с которым лучше не связываться.

Так он и сказал.

— Ты меня понимаешь, — произнесла Агген, уже не в первый раз.

Сначала Агген закрывала глаза по-честному, а Филипп переодевался, потом Филипп тоже зажмурился, и тоже по-честному, а Агген натянула на себя мужскую рубаху и штаны.

— Мы можем стать как братья, — предложила она.

Филипп охотно согласился считать ее своим братом.

Уладив эти дела, они уселись на гору не пригодившейся одежды, и Филипп показал девочке золотой диск.

— Что это такое? Я вчера нашел.

— Ого! — воскликнула она, положив диск себе на ладонь. — Это ведь письма! Целая пачка, гляди-ка!

Она осторожно вынула маленькую заклепку, видневшуюся в середине диска, и тот рассыпался на десятки тончайших золотых пластин.

Агген подобрала один из дисков и поднесла к глазам.

Филипп с любопытством наблюдал за ней.

— Ты можешь это прочитать?

— Конечно, — пробормотала она, медленно вращая диск перед глазами. — Ой, это любовное письмо! От женщины! Интересно!.. Ее зовут Вицерия…

Текст располагался по спирали, так что читать письмо нужно было постоянно поворачивая его. Там, где начинался переход спирали на новый виток, согласно правилам письмосложения находилась «посылка» — главная мысль письма.

«Нет мне жизни без тебя, — писала женщина по имени Вицерия лихому парольдоннеру. — Вчера искали ткань на доброе платье и обошли семь лавок, спустившись даже до двенадцатого уровня. Но я молчу — пусть ищут, пусть ищут и даже пусть найдут, ведь нет мне жизни без тебя. Не отступлюсь от своего. Озорио, мой брат, не знает, и другие не подозревают, что нет мне жизни без тебя. Я сшила покрывало, и маленькие цветочки рассыпаны на нем, как любишь ты, и нет мне жизни без тебя. Люблю тебя, и нет мне жизни без тебя».

— Жениться они собираются, что ли? — пробормотала, хмурясь, Агген и отложила первое письмо.

— С чего ты взяла?

— С того, что она шьет доброе платье.

— Скажи, Агген, а бывают платья злые?

— Сплошь да рядом! — отрезала девочка и не пожелала ничего прибавить.

Другое письмо начиналось так:

«Рассвет сожрал ночные страхи. Когда не спится, думаю о противниках, об Альфене и Флодаре, и о том, что говорит мой отец. Они способны ведь на все! Но вот пришел рассвет, рассвет сожрал ночные страхи. Лаоника мне намекнула во время праздника души на некие „обстоятельства“, как она сказала. Терзаюсь ужасом, и лишь рассвет сожрет ночные страхи. Вдруг что-нибудь с тобой случится? Но вот рассвет сожрал ночные страхи».

— Ясно, — промолвил Филипп.

Его, как и Агген, мало беспокоило то обстоятельство, что они сейчас вникают в чужую любовную переписку. Филипп оправдывал себя глубочайшей симпатией, которую испытывал к неизвестным ему влюбленным, а Агген попросту была бессовестной.

Незримый старичок с ароматной пудрой на щеках и в увядших волосах — любопытство, дорогой друг Филиппа, — изящно отставив мизинец, смотрел на золотые диски.

Наконец старичок неслышно спросил:

— А вот на этом диске что написано?

— «От слез вино становится пряным, — охотно принялась читать Агген. — Я проверяла эту истину на деле, для чего взяла у папеньки вина, налила в бокал и призвала служанку. Та явилась, глупая-преглупая, и я стала щекотать ее, покуда слезы не потекли из ее розовых глаз. Она все повторяла: „Ах, за что, за что, сударыня, за что?“ А я ее — перышком под носом. „От слез вино становится пряным, вот за что“, — так я сказала. Бульк! Бульк! Слезы падали в бокал. Потом я выгнала служанку, глупую-преглупую, и выпила вино. От слез вино стало пряным. Любовь моя! Если с тобой случится беда — от слез моих вино станет ГОРЬКИМ».

— Ого! — заметил Филипп. — Тут замечается сбой «посылки».

— Это означает очень большую силу чувства, — отозвалась Агген. — Но об этом можно было судить с самого начала — по качеству дисков… В начале переписки уместно брать диски деревянные, потом появляются бумажные, потом — из олова… Золото свидетельствует о серьезности намерений, поскольку такие письма остаются в семье и составляют часть общего фамильного достояния.

— Думаешь, они поженятся?

— К этому у них все идет. Если, конечно, не имеется внешних препятствий. Что-то много она рассуждает о страхах, противниках, слезах, имена разные называет… «Обстоятельства» там какие-то…

— Ладно, читай дальше! — попросил Филипп, отчасти понукаемый к тому напудренным старичком, отчасти по собственной воле.

Агген прочитала еще одно послание:

— «Отрада — волосы твои. Когда ты едешь с горы вместе с остальными, я вижу пряди твоих волос издалека, я отличаю их от прядей ветра и от пыли, и от всего, что развевается вокруг. Отрада — волосы твои. На шествии в честь Королевского Величества хотела б я идти за тобой как супруга, намотав на каждый свой палец по твоей пряди. Отрада — волосы твои. Когда я думаю о них, у меня стучит в голове и глаза готовы лопнуть. Отрада — волосы твои».

— Да, они помолвлены, — сказал Филипп. — В этом нет сомнений. Их любовь выглядит очень красивой. Я начинаю по-другому думать об этом парне, а ведь он сбил меня с ног своей сумасшедшей телегой и отказался помочь, хотя я и просил его об этом!

— Знатные люди все красивые, — проворчала Агген, ревнуя. — Потому что у них длинные волосы и хорошая одежда и они не работают. Моя мама говорит, что от работы портится выражение лица.

— А что это за шествие, о котором пишет Вицерия? — поинтересовался Филипп.

— Ну, это такое большое шествие, — объяснила Агген. — Допускаются только супружеские пары и только знатного рода. Муж идет впереди и несет факел, а жена, намотав себе на пальцы его волосы, ступает следом. Они проходят перед королем, а его величество любуется. Это обозначает процветание Золотой Альциаты. «Отрада — волосы твои!» — Девочка фыркнула. — Может быть, она вообще все врет.

— Не исключено, — согласился Филипп. — Однако нам следовало бы отыскать его и вернуть ему письма.

— Теперь? Когда мы их прочитали? — усомнилась Агген. — Да он порвет нас на кусочки!

— Ты сама говорила, что золотая переписка становится частью семейного достояния, — напомнил Филипп. — Если бы это были деревянные письма или бумажные — тогда мы могли бы их утаить, но золотые…