Игорь Мерцалов - Земля Забытых Имен Страница 52

Горницы, отведенные в кремлевских покоях Белгасту, были убраны богато, но явно наспех: даже неискушенный в роскоши глаз Нехлада отметил, как мало сочетаются между собой растительные узоры и тканые картины на коврах и что богатой столовой утвари гостю принесли больше, чем требовалось.

Однако Белгаст, похоже, был из людей, равнодушных к внешнему блеску. Нехлад заметил, что взгляд ливейца не задерживается на тканях и золоте.

Слуги накрыли стол и удалились. Князь поднял кубок:

— Пью за твое здоровье, боярин, и да пусть не ослабеет твоя рука в бою!

— Спасибо на добром пожелании, будь и ты здоров и силен, — ответил Нехлад, пригубив вино.

Когда первый голод был утолен, Белгаст наконец-то заговорил о делах:

— Князь Брячислав говорил, что сурочская дружина поддержит меня во Владимировой Крепи, и я удивился, не увидев тебя на сегодняшнем совете.

— Брячислав не сказал? Дело в том, что сам я не буду участвовать в битве. Но дружина скоро выйдет в путь — под началом Вепря. Это опытный воевода, ближник моего отца.

Легкое разочарование промелькнуло на лице Белгаста. Наверное, он думал сейчас о том, что, если бы не успел увидеть Нехлада на ристалище, мог заподозрить его в слабости духа. Однако Яромир не стал ничего добавлять, ожидая, как поведет себя ливейский князь.

— Должно быть, важные дела заставляют тебя… — он на миг замялся, — пренебречь вассальным долгом…

— Свой долг нарожского боярина я выполнил, отправив бойцов, — ответил Нехлад. — Но ты прав. Есть другие дела и другой долг. И если ты действительно пережил горе, близкое моему, то должен знать, насколько важными они могут быть — другие дела и другие долги.

Разочарование исчезло из взора ливейца. Не было спрятано, как отметил про себя Нехлад, а именно исчезло.

— Не стану спрашивать больше, чем ты хочешь сказать, — проговорил он, понимающе кивнув. — Нынче на совете много было сказано слов о добрых отношениях между нашими народами. Но я прекрасно понимаю, что на самом деле должны думать обо мне нарожские славиры, готовясь участвовать в чужой войне. Так вот, клянусь, что не стал бы просить помощи, если бы мое «войско» не состояло на три четверти из людей мирного труда, из женщин, стариков и детей. Но слишком много простых людей доверилось мне, бросив дома и могилы предков, уйдя на чужбину… Ради них смиряю я гордость и прошу об одном: помогите мне их защитить.

— Славиры принимают бой по тем же причинам: мы хотим защитить мирное племя лихов от бешеного пса.

Белгаст не изменился в лице, но облегчение в его взоре было неподдельным. И Нехлад понял, что ему по-настоящему нравится этот человек, сдержанный, но открытый, велеречивый, но честный.

— О тебе говорят, — отпив вина, сказал Белгаст, — что по возвращении из Крепи тебя лечила сама Стабучская Целительница, Милорада Навка. Правду ли рассказывают люди о ее несравненной красоте?

Перемена разговора несколько удивила Нехлада.

— Почему ты спрашиваешь?

Он разумел иное, но Белгаст, хотя отлично владел славирским языком, не совсем верно понял вопрос.

— Действительно зачем? — опустив взор, произнес он. — Особенно в тот час, когда вдали остались нуждающиеся во мне люди, время ли говорить о женской красоте?

— Мысль о красоте согревает наши сердца, — улыбнулся Нехлад, вспоминая Незабудку. — Люди стараются сказать правду о ее красоте, но у них не очень хорошо получается. Навка — чудо, для которого мало слов.

Белгаст кивнул и наполнил кубки.

— Так выпьем же во славу богов, щедрых на чудеса!

Какая-то тяжкая дума томила ливейского князя, но делить ее бремя с кем-либо он не хотел.

— Разве воинам запрещено думать о красоте? — сказал Яромир, желая сгладить неловкость. — Не хочешь о женской — поговорим об иной, более близкой воинам. Хотя бы о красоте оружия. У тебя великолепный меч. Славиры тоже куют порой изогнутые клинки, у этой формы много достоинств, но я и подумать не мог, что подобный меч позволяет совершать столь легкие и смертоносные движения.

— Тебе приглянулся мой меч? — оживился Белгаст. — Прошу, возьми его в дар! Ты из тех, кто способен оценить хорошее оружие.

Вот незадача! Нехлад, конечно, знал, что у ливейцев принято без промедления дарить любую вещь, которая понравилась гостю, и ни за что не стал бы хвалить оружие князя, если бы тот сам не был в гостях у славиров. «Но сейчас-то — я у него в гостях!» — запоздало сообразил он.

Щедрость Белгаста впечатляла. Нехлад встал и, с поклоном приняв меч, отцепил от пояса собственные ножны.

— Прошу и тебя принять мой дар. Хотя он не может сравниться с твоим, этот клинок крепок и легок. Он будет тебе верным помощником в ратных трудах.

Они с князем полюбовались клинками, наполовину вытянув их из ножен. Огни светильников заиграли на кольчатом травлении славирского клинка и на изящном изгибе ливейской стали.

— Теперь уж и не знаю, как нам говорить о красоте, — сказал Нехлад, садясь на место. — С твоей щедростью я рискую прослыть попрошайкой.

Белгаст рассмеялся, запрокинув голову.

— Оставь эти мысли! Не знаю почему, но ты кажешься мне близким и понятным. Оставим же условности и, вновь наполнив кубки, поговорим о красоте мирной земли, ради которой и существует красота наших клинков…

Глава 6

Ломкие страницы хрустели под пальцами. «Забытые свитки, найденные и переведенные Рагуном Истеиром, с присовокуплением его собственных размышлений по поводу прочитанного».

«Демоны зародились, когда Всевышний Разум коснулся Хаоса и разделил Свет и Тьму. Свет был хорош, и Всевышний Разум сотворил свои подобия — но все, что делал он, отражалось во Тьме. Потому демонов ровно столько, сколько ангелов. Только Всевышнему Разуму нет равных во Тьме, ибо не был Он сотворен в Свете и не отразился во Тьме…»

«Откуда взялись столь наивные представления? Я много странствовал, беседовал с великими учеными просвещенных стран и жрецами диких племен, и все они, хоть и отстаивали каждый свои заблуждения, сходились на том, что верховный бог возник на грани Света и Тьмы. Он есть полное и безраздельное слияние того и другого, он легко управляет тем и другим, поддерживая равновесие Добра и Зла. Все же прочие уверения мои собеседники единодушно называли глупостью…»

Шуршали под пальцами свитки пергамента. «Спор Многоума и Леорва, волхвов двух вер, о Добре и Зле, а также их ответы невеждам».

«И спросили мудрых: отчего один человек зол, а другой добр?

Ответил Леорв: моя вера говорит, что нет зла вне человека, но есть злая воля человека. Злая же воля пробуждается, когда человек ленив сердцем, чтобы думать о других.