Татьяна Шуран - Матка Страница 52

Спаривание входило в хитроумный жизненный цикл Матки как одна из равнозначно целесообразных составляющих, и довольно трудно было предугадать, когда ей вздумается предаться любви, так что это был, в общем, единственный случай, когда она разыскивала Тасманова, а не наоборот. Он порой испытывал искушение ее прогнать, просто из уязвленного самолюбия, но фактически никогда ей не возражал, так как понимал, что Матка без хлопот воспользуется для приумножения расплода кем-нибудь другим; она поддерживала с Тасмановым отношения в основном потому, что не до конца его понимала, а открытое противостояние автоматически лишило бы ситуацию в ее глазах всякой таинственности. К тому же, приходя в любовное настроение, она становилась так мила, общительна и обворожительна, что ему хотелось обманывать себя, притворяясь, как будто Матка и в самом деле к нему неравнодушна. Обычно она отдавалась ему прямо в каком-нибудь из заброшенных зданий; обстановка опустошенного города, безлюдные постройки, забытые вещи, словно вернувшиеся к первозданной бесполезности и неразгаданности, вызывали у Тасманова парадоксальное ощущение новизны и прикосновения к предвечной основе жизни.

Тасманов предпочитал передвигаться по развалинам на мотоцикле, который позволял сравнительно успешно маневрировать среди трупов, завалов и разломов в земле. О местонахождении Матки он узнавал от имаго; после некоторых тренировок он научился передавать им мысленный сигнал. Ответный импульс вызывал удушье, сердцебиение и едва ли не потерю сознания, что, как Тасманов успел убедиться на примере некоторых пленников, рано или поздно могло спровоцировать инфаркт или инсульт, но он предпочитал предъявлять свою волю ценой здоровья, чем жить незаметно. Сталеплавильный завод, где на этот раз расположилась Матка, находился немного выше города по склону горы. После общения с имаго Тасманова заметно мутило, поэтому он ехал медленно, понимая, что если попадет в аварию, вряд ли о нем кто-нибудь вспомнит. Проехав на территорию предприятия сквозь сорванные с петель ворота, неподалеку от которых на обочине дороги лежал разбитый грузовик, Тасманов направился к центральному комплексу зданий.

Наибольшее скопление каменных тварей наблюдалось в просторных плавильных цехах. От оборудования в них почти ничего не осталось, так как полы полностью или частично провалились под землю, зато на потолках разместились поблескивающие в полумраке, залитые черными кляксами крови гроздья слюдяных коконов с людьми, а в бездонных проломах под сохранившимися стенами ошивались сотни имаго.

Вокруг Матки рой обычно кипел непроницаемым потоком. Через некоторое время Тасманов обнаружил оглушительно стрекочущее, раскачивающееся из стороны в сторону темное облако размером с высотный дом; сходство с грозовой тучей усиливалось еще и от возникавших в результате сгущения силовых полей цветных сполохов, пробегавших сквозь ряды каменных теней, и резких перепадов атмосферного давления, от которых у Тасманова сразу же полилась кровь из носа.

Прижав к лицу платок, он спустился по узкой железной лестнице на уцелевшие вдоль стены секции пола, подошел к обшарпанному деревянному столу дежурного, поднял валявшийся на полу шаткий стул, развернул его так, чтобы держать в поле зрения рой, сел, закинув ногу на ногу, и некоторое время молча наблюдал процесс кормежки. Питание рядовых особей состояло в том, что они частично перерабатывали выкачанные из людей внутренности, после чего Матка высасывала получившуюся кровавую массу из отверстий на их груди, а взамен позволяла им пить производимые ею из человечины мед и молоко. Неспособность имаго к автономному питанию и размножению поддерживала единство роя и позволяла Матке контролировать каждую его частичку.

Тасманову невольно припомнился опьяняющий эффект ее сверхъестественных угощений, и он с тоской подумал, что истории о божествах и, в частности, о нектаре, которые всегда казались ему праздными выдумками, могли быть не такими уж суевериями.

— Весь город — как одна большая помойка, — высказался он вслух.

Некоторое время в клубящейся и стрекочущей массе имаго не происходило никаких изменений.

— Людей уже не стало — скоро не станет и мусора, — донесся наконец откуда-то из глубины невозмутимый голос Матки. — Будут только камни.

На это Тасманову возразить было нечего, и некоторое время он с завистью наблюдал гудящие потоки прибывающих на кормежку особей.

— И не надоедает тебе целыми сутками только жрать и плодиться? — снова вступил он в разговор.

— Управлять роем нелегко, — возразила Матка со своей обычной неопределенной интонацией, оставлявшей впечатление, что она постоянно чего-то недоговаривает. — Я существую во множестве форм одновременно. Моя жизнь так разнообразна, как ты и представить себе не можешь.

На это возразить тоже оказалось нечего, и Тасманов бездумно перелистнул лежавший перед ним журнал дежурств — большую запыленную тетрадь с рядами фамилий, неровно проведенными графами и отметками, сделанными разными почерками, — бессмысленный набор знаков, на котором невозможно было сосредоточиться.

— А что ты собираешься делать, когда истратишь всех в этом городе?

— Съем тебя!

— Очень смешно!

Из глубины зала послышался тихий смех Матки, похожий на каменный шелест, но потом она все же пояснила:

— Будет день — будет пища. Перебазируюсь. Только систематическое поглощение жертв может обеспечить мне приемлемое самочувствие.

— Господи, да ты хуже одноклеточных! — раздраженно перебил Тасманов. — Ты ничего из себя не представляешь сама по себе, ты существуешь только за счет других!

Хотя он не видел Матку, но почувствовал, как она взглянула на него откуда-то издалека.

— Тасманов, — задумчиво произнесла она. — У тебя депрессия? Ты начинаешь меня утомлять.

Убедившись, что упреками не добьется ее благосклонности, он пожалел о своей неосторожной заносчивости и, отчасти по привычке к лицемерию, отчасти из боязни потерять те крупицы снисходительности Матки, которыми еще пользовался, без перехода сменил обвинения на лесть.

— Прости меня, — произнес он с непритворным волнением, которое по большей части объяснялось плотской страстью. — Ты — самая совершенная. Моя ущербность заставляет меня искать недостатки в твоей безупречности.

— А ты неглупый смертный, — довольно признала она, — хоть и вздорный.

— Честно говоря, я скучаю без тебя, — перевел Тасманов разговор в более предметное русло. — У тебя вообще намечается перерыв в хозяйственных заботах?