Алексей Семенов - Травень-остров Страница 53

— Зря на женщин злословишь, Ульфтаг-кунс, — с укоризной заметил сегвану Зорко.

— Фрейдис — девица ладная, не спорю, — по-своему понял слова венна кунс. — Показывай холстины, Зорко Зоревич. Светает уже. Все увидим. Глаза у меня, хвала Храмну, не хуже, чем у молодых.

Делать было нечего: от Ульфтага зависела теперь судьба Зорко. Захочет кунс — выдаст дружинникам; не захочет — спрячет. Правда, Зорко до сих пор не знал, что худого он сотворил, чтобы бежать от галирадского правосудия. Осторожность, впрочем, подсказывала ему, что пока ничего дурного от кунса он не видел, а вот от кнеса милостей ждать навряд ли придется.

И Зорко извлек из короба торбу, а из нее холстины. И раскатал их прямо на чистых струганых досках пола. Собака, тень от сарая, речной берег с ивой — эти холсты оказались сверху. Ульфтаг долго, безразличным своим взором рассматривал все, потом, ничего так и не спросив, велел показывать дальше.

Холстов было не так много — всего полтора десятка, да и большинство были невеликими. Зорко знал, что самый большой и страшный холст лежит, туго скрученный, особо от прочих, в коробе.

За Плавой, стоявшей вдалеке у ивы, оказался холст с Плавой, которая вдоль стены дома, облитой солнцем, шла и приостановилась на миг, чуть обернувшись в сторону окликнувшего ее Зорко. Зорко даже чуть не поссорился с ней, по нескольку раз на день, окликая ее и схватывая памятью ее движение, когда она вот так замедляет шаг, устраняя плавно стремление свое, а после, еще движимая чуть, но уже неприметно, вперед, поводит станом, а за ним и плечом и поднимает ладонь к глазам, чтобы заслониться от ярких лучей, и волосы ее вдруг засвечиваются легким светло-желтым золотом.

Только седмицу спустя Плава догадалась, зачем это Зорко взбрело так ни с того ни с сего ее вдруг останавливать, а после мяться да смущаться. И уж после она сама каждый раз, проходя мимо Зорко, ждала этого оклика. И даже в смурый день прикрывала ладонью очи, будто солнце сияло вовсю, и от ее улыбки и вправду будто солнце появлялось.

После этого холста должен был лежать тот, на коем чертил и малевал Зорко кузнеца из печища Серых Псов, когда, раздевшись до пояса, играл тот запросто с раскаленными брусами и прутьями металла и усмирял и заклинал красный своенравный огонь, живший в золе и пепле очага. Кузнечный огонь не был подобен доброму брату Солнца и Грома, но являл собою опасную и особую самость и силу. Однако, прирученный, он был послушен и умен, как хорошо выученный пес; отличие огня заключалось в том, что пес не творил волшебств, а кузнечный огонь — мог. Мог для тех, кто познавал его сокровенный смысл, сиречь для кузнецов.

Но холст с кузнецом оказался лишь третьим после смеющейся на солнце Плавы: прежде появились лодчонка на Нечуй-озере, черная вода коего была заметена багряным и червонно-золотым листопадом, и плотный и сизый предзимний туман, сырой шерстью укутавший утренний лес. Зорко смотрел тогда с вершины огромного лысого холма, куда взобрался, весь мокрый и продрогший от тумана, после ночлега в лесу под огромным ворохом шуршащих листьев. Ночью в те же листья забрался какой-то зверь, шумно ворочавшийся до утра, но Зорко не знал, кто это был.

Теперь, впрочем, стало не до воспоминаний: Зорко точно помнил, как были сложены холсты. Значит, некто открывал короб и смотрел, что там находится. Андвар мог, конечно, заглянуть внутрь в ту ночь, когда ходили на острова хоронить Хальфдира, но, памятуя об исполнительности и аккуратности парнишки, Зорко эту мысль оставил. Кто ж еще? И не посмотрел ли этот самый незваный гость на особый холст, с прочими врозь лежащий.

Пока Ульфтаг разглядывал лесной туман и майские яблони за ним, Зорко запустил руку в короб и похолодел: картины с черным воинством на месте не было!

Кунс еще долго перебирал холсты, спрашивал что-то, Зорко ему отвечал, но одна мысль не покидала его, стуча беспрерывно, будто дятел: сейчас за ним явятся! Вот и расплата за собственную гордыню: кто мешал тогда сжечь злополучный холст?

И тут и впрямь раздался громкий стук в ворота. Стучали рукой в кольчужной рукавице — такой уж звук был.

— Здесь сиди, Зорко Зоревич, ничего не страшись, — молвил, нимало не удивившись, Ульфтаг и вышел в соседний чертог.

Но усидеть на месте Зорко не мог. Знал он, что кнесовы дружинники, когда на двор войдут, каждую щелочку заметят, но все ж отворил волоковое оконце и сел прямо под ним на лавку. Выглядывать венн даже не пытался: наоборот, замер и съежился, весь обратившись в слух.

Ульфтаг сам вопросил, кто это в такую рань пожаловал. Ответил ему глуховатый, но мощный голос:

— Дружина кнеса. Открывай, Ульфтаг-кунс. Вреда тебе чинить не станем. Дело от кнеса есть.

— Коли с миром, входи, — разрешил Ульфтаг.

Лязгнул засов, — должно быть, тот огромного роста воин, что отворял им ночью, или такой же, сменивший его, впустил ранних — едва рассвело — гостей.

— Какое дело до меня от светлого кнеса, Тишак?

«Стало быть, немалый человек пришел, когда Ульфтаг его по имени знает», — подумал Зорко.

— Кнес человека ищет. Есть у кнеса в нем надобность. Коли поможешь нам того человека найти, кнес в долгу не останется. Укрывать того человека помыслишь — положена за то кара.

— Ты, Тишак-комес, на этом дворе не в первый раз, — ровно и даже надменно отвечал кунс сегванский. — У меня немало такого здесь, чего и у кнеса нет. Милостей мне не надо. И кары я не страшусь: все по воле Храмна. Что за великий муж такой, когда сам кнес его обыскался? Важный ли человек в Галираде?

— Не шибко важный, да и не из Галирада он, — пояснил Тишак, отступая немного перед заносчивостью Ульфтага. — Так, венн из Дикоземья.

— С каких это пор венны из Дикоземья на сегванском конце разгуливают? — вопросил Ульфтаг.

— И еще дело, — не внял ему Тишак. — Ночью нынешней человека убили в соседнем проулке. И сеча была. И убитый — из манов. Маны под защиту кнеса взяты, и ты о том ведаешь. Не знаешь ли чего об этом деле?

— Говоришь, маны с оружием по сегванскому концу ночами разгуливают? — переспросил кунс.

— Значит, не ведаешь, — заключил Тишак. — А еще скажи, почему второго дня Хальфдира-кунса с такими почестями хоронили, будто он в сражении пал?

— На то решение тинга было, — объяснил Ульфтаг.

— А коли так, — продолжил Тишак, — какая такая битва в погосте, что в Лесном Углу стоит, приключилась? И кто тингу о той битве донес?

— Да те же люди, что и вам, — невозмутимо отвечал Ульфтаг, скрывая насмешку.

Думал Тишак, что подловил старого кунса, да сам в дураках и оказался!

— А те люди вам не доложили, куда боярин Прастен подевался, что в тот же день в Лесном Углу был? А поведали они вам, как так произошло, что ныне поутру гонец из дальних земель поведал, будто в Степи зуд поднимается походом на Галирад идти? И кто те люди были, что узнали так много? И где они?