Кэрол Берг - Сплетающий души Страница 53

— Подождите немного, и я буду в вашем распоряжении, — попросил он их, а потом обратился ко мне: — Я должен перестать болтать, чтобы дать этим двоим их порции таппы. Они очень голодны. Как это прекрасно, что я смогу поделиться с ними вашими словами.

— Значит, вы храните общий запас таппы? — изумился я. — Не замечал, чтобы это было принято среди других одинокое.

— Это лучший выход. Таппа растет лишь в одном крохотном уголке нашей расселины.

Несложно представить, учитывая отвесные каменные стены и грязную реку, замещавшую в ней поверхность земли.

— Чтобы предотвратить споры и разделить все поровну, мы давно уже решили назначать одного человека, чтобы распределять запасы. С этим пробуждением за своей долей пришли двое, со следующим — еще столько же.

Он сдвинул камни с небольшого уступа на каменной стене, в которой открылся погреб. Он был устроен достаточно высоко, чтобы его не затопило, если капризная буря вдруг затопит расселину. Каменным ножом он отрезал увесистый кусок грязно-белого узловатого корня, спрятанного в укрытии. Потом он дал женщине разрезать ломоть пополам, а мужчине — выбрать себе долю. Оба убрали свои порции, каждая где-то с буханку хлеба, в сумки, улыбнулись, кивнули мне и Паоло и поспешили прочь.

— Должно быть, ваши соплеменники очень вам доверяют, — заметил я. — И это, наверное, не так-то просто — каждый день всех кормить.

— Только двое приходят с каждым пробуждением, — возразил он, укладывая камни поверх драгоценного погреба, и от смущения залился краской. — Не так уж это и трудно. Доброй тебе дороги, странник. Ты оказал мне честь этой беседой. Будь осторожен в пути.

Мы с Паоло направились к Вроуну и остальным, которые ждали нас в сотне шагов дальше по дороге. Когда мы впятером двинулись через грязь к концу расселины и Краю, изможденный одинок запел. Его песня говорила о страдающей земле и долгом ожидании его народа, и привязчивая мелодия еще долго слышалась в тумане после того, как он сам скрылся из виду.

Я долго размышлял о жизнерадостном одиноке, пока мы тащились по дороге прочь от грязной расселины. Его причудливые фантазии так легко было опровергнуть. И все же, когда, приблизившись к Краю, мы почувствовали под ногами легкое подрагивание, я уже не мог избавиться от сравнения с бьющимся сердцем.

Мы еще не успели далеко уйти, когда Паоло вытащил лепешку, собираясь перекусить, а я вспомнил о том, как трудно тому одиноку кормить свой народ. Если в скоплении было пятьдесят башен — пятьдесят обитателей — и только двое за день получали кусок таппы размером с буханку, значит, этой доли должно было хватать на двадцать пять дней. Неудивительно, что они выглядели такими изможденными. А потом я вспомнил о том, что я ел… тонкие ломтики таппы, куда более аппетитные, чем вареная кашица, которую можно было растянуть надолго. Этот человек опустошил ради меня свой мешок — запасы на весь месяц.

— Вроун!

— Да, мой король?

— Что у нас есть из припасов?

— Лепешек на два света, потом твердая колбаса, пришедшаяся по вкусу могучему наезднику, хотя это не то, к чему он привык, и пять круглых фруктов Стража, которые вы называете похожими на яблоки.

— Пусть каждый возьмет себе по лепешке, мне не нужно, а потом отнеси остальные припасы тому человеку, у которого мы только что были.

— Но, великий хозяин…

— Скажи ему, что таков наш обычай. Я хочу, чтобы он принял это.

— Но Страж…

— К черту Стража. Он и не узнает об этом, если мы ему не скажем. Не мог же он хотеть, чтобы эти люди умерли с голоду.

Мне придется поговорить со Стражем об этой расселине. Даже если этот человек оставит все наши припасы себе, на месяц ему их не хватит.

Вроун поклонился с самым страдальческим видом, какой только смог изобразить.

Мы продвигались по все более дикой местности, по намеченному Занором пути, медленно, чтобы Вроун смог отнести провизию и догнать нас.

— Похоже, он славный малый, — заметил Паоло.

— Прирожденный правитель, — ответил я. — Возможно, самая светлая голова, какую мы только здесь встретили.

После еще одного часа ходьбы через темноту Вроун догнал нас.

— Одинок осчастливлен вашим даром, великий хозяин, и безгранично вам благодарен.

— Что он сделал с ним? Он его принял?

— Пять лепешек он разделил между своими собратьями так, что каждый получил по куску. И сам он тоже. Остальное он спрятал в погреб…

С оглушительным ревом шагах в пятидесяти впереди ударила вверх струя пара. Мы метнулись влево, уклоняясь от ливня раскаленных каменных осколков. Вскоре поднялся ветер, ледяной шквал, он дул прямо нам в лицо, даже когда нам пришлось снова отклониться с намеченного пути, чтобы обойти клокочущую яму вонючей желтой грязи. Мне больше не оставалось времени на размышления о жителях долины.

— Далеко еще до Края? — спросил я Оба, перекрикивая вой ветра.

Мы только что вернулись на дорогу после третьего, примерно часового отклонения — на этот раз затем, чтобы обойти бездонное ущелье. Повсюду вокруг нас стонала земля.

— Далеко, — ответил Об с той интонацией, которую я понял как «куда дальше, чем вы можете себе представить».

И даже это было бы еще ничего, если бы я не почувствовал себя так отвратительно. Сначала пришло простое головокружение. Но потом волны жара и холода, не имевшие ни малейшего отношения к ветру, стали попеременно бросать меня то в пот, то в озноб. Желудок пытался вывернуться наизнанку. Я винил в этом зловонные испарения от провалов и струй пара, но, похоже, они больше ни на кого так не влияли.

В конце концов, на подкашивающихся ногах, с кружащейся головой, я вынужден был остановиться и прислониться к массивному валуну, который показался мне чуть более устойчивым, чем колышущаяся земля, заставляя себя удерживать в желудке пищу щедрого одинока. Но сомневаюсь, что мое недомогание было как-то связано с чувством вины за бессердечно поглощенные остатки еды изголодавшегося человека. Вскоре я уже не мог думать ни о чем, кроме теплой сухой постели и беспробудного сна. Прошло уже несколько часов с тех пор, как мои спутники доели свои лепешки, а мне не хотелось видеть голодающими и их тоже.

— Пойдемте обратно, — предложил я. — Я все еще хочу дойти до Края, но, полагаю, мне стоит с этим погодить.

Весь остаток пути до Города башен тошнота и изнеможение затуманивали мне голову. Я все еще слышал слабые отзвуки той радостной песни, летящей сквозь вечную штормовую ночь, и они просачивались сквозь мою промокшую одежду, сквозь кожу и кости, вместе с унылым дождем.