Патрик Ротфусс - Страхи мудреца. Книга 2 Страница 54

Когда я допел, она радостно захлопала в ладоши.

— Еще! Еще?

Она с надеждой улыбнулась и склонила головку набок, давая понять, что это была просьба. Глаза у нее сделались большие, алчащие и восторженные.

Я сыграл ей «Лярм и кувшин эля». Я сыграл ей «Кузнецовых дочек». Сыграл дурацкую песенку про попа, который гонялся за коровой, — я сочинил ее лет в десять и даже названия ей не дал.

Фелуриан хохотала и хлопала в ладоши. Испуганно зажимала рот, смущенно отводила взгляд. Чем больше я играл, тем больше она напоминала мне простоватую деревенскую молодку, которая впервые в жизни очутилась на ярмарке: полную неподдельной радости, сияющую невинным восторгом, с глазами, расширенными от изумления всему, что она видит вокруг.

И, конечно, совершенно очаровательную! Я изо всех сил сосредоточился на игре, чтобы не думать об этом.

После каждой песни она вознаграждала меня поцелуем, отчего мне было не так-то просто решить, что играть дальше. Не то чтобы я сильно возражал. Я быстро понял, что эти поцелуи куда дороже монет.

Я сыграл ей «Лудильщика да дубильщика». И надо вам сказать, что вид Фелуриан, которая своим тихим, чарующим голосом подхватывала припев моей любимой застольной песни, — это нечто, что пребудет со мной вовеки, покуда я жив.

И все это время я чувствовал, что навеянные ею чары мало-помалу слабеют. Это давало мне простор для маневра. Я расслабился и позволил себе отчасти выйти из «каменного сердца». Бесстрастное спокойствие, возможно, полезное состояние ума, но выступлению оно мешает изрядно.

Я играл и пел несколько часов напролет и под конец вновь почувствовал себя самим собой. Я имею в виду, что я был способен смотреть на Фелуриан, не испытывая более бурных чувств, чем испытывал бы любой нормальный мужчина, глядя на самую прекрасную женщину в мире.

Я до сих пор помню, как она восседала обнаженной на подушках, и бабочки цвета сумерек порхали между нами. Конечно, я испытывал возбуждение — тут и покойник бы возбудился. Однако я снова был способен владеть своим разумом, и меня это радовало.

Когда я убрал лютню обратно в футляр, она разочарованно ахнула.

— Ты что, устал? — спросила она, чуть заметно улыбаясь. — Если бы я знала, я не стала бы утомлять тебя, мой сладкий поэт!

Я улыбнулся в ответ — своей лучшей смущенной улыбкой.

— Извини, но, кажется, уже поздно…

На самом деле небо все еще было того же лиловатого сумеречного оттенка, какой оно имело, когда я только что очнулся, но я все же стоял на своем.

— Мне пора идти, я должен встретиться с…

Мой разум онемел — так стремительно, словно мне отвесили мощную оплеуху. Я ощутил страсть, свирепую и неутолимую. Потребность овладеть ею, прижать ее тело к себе, вкусить дикую сладость ее уст…

Только благодаря арканическому обучению я сумел в тот момент сохранить себя. Но и то я удерживал себя буквально на кончиках пальцев.

Фелуриан восседала на подушках напротив меня, скрестив ноги, лицо ее было гневным и ужасным, глаза холодными и колючими, как далекие звезды. Размеренным, спокойным движением она смахнула с плеча бабочку, медленно взмахивающую крыльями. Этот простой жест был исполнен такой свинцовой ярости, что у меня скрутило живот, и я осознал простой факт.

От Фелуриан не уходят. Никто. Никогда. Она держит мужчин у себя, пока их тело и разум не сломаются под гнетом любви. Она держит человека, пока он ей не надоест, а когда она отсылает его прочь, это сводит его с ума.

Я был бессилен. Я был новинкой. Я был игрушкой, любимой за то, что она новая. Возможно, пройдет немало времени, прежде чем она устанет от меня, но рано или поздно это случится. И, когда она наконец отпустит меня на волю, мой разум разлетится в клочья от тоски по ней.

ГЛАВА 97

КРОВЬ И ГОРЕЧЬ

Я сидел в шелках, теряя власть над собой, и чувствовал, как покрываюсь холодным потом. Я стиснул зубы и ощутил, как во мне разгорается слабый огонек гнева. В течение всей моей жизни мой разум был единственным, на что я всегда мог положиться, единственным, что всегда было моим и только моим.

Я чувствовал, как моя решимость тает по мере того, как мои естественные желания вытесняло что-то животное, неспособное думать дальше собственной похоти.

Та часть меня, что по-прежнему оставалась Квоутом, бесилась от злости, но я чувствовал, как мое тело откликается на ее присутствие. Точно в кошмарном сне, я чувствовал, как помимо своей воли ползу к ней через подушки. Моя рука нащупала ее стройную талию, и я наклонился и принялся страстно ее целовать.

Я мысленно взвыл. Я был побит и высечен, взят измором и ранен в спину. Однако мой разум остается моим, независимо от того, что стало с моим телом или миром вокруг. И я бросился на прутья незримой клетки, сплетенной из лунного света и желания.

И каким-то чудом я устоял и сумел оторваться от нее. Дыхание вырывалось у меня из груди, точно я спасался бегством.

Фелуриан откинулась на подушки, запрокинув голову мне навстречу. Ее губы были бледны и совершенны. Глаза полузакрытые и голодные.

Я заставил себя отвести взгляд от ее лица, однако передо мной не было ничего, на что можно было бы смотреть, не подвергая себя опасности. На ее шее, гладкой и нежной, часто-часто билась жилка. Одна грудь торчала вверх, полная и округлая, вторая отклонилась чуть в сторону, следуя изгибу тела. Груди вздымались и опадали в такт дыханию, слегка колыхались, отбрасывая на кожу тени в свете свечей. За бледно-розовыми разомкнутыми губами блеснули безупречно-белые зубы…

Я закрыл глаза, но от этого почему-то сделалось только хуже. Ее тело дышало таким жаром — я как будто стоял вплотную к костру. Я ощущал под рукой ее мягкую кожу. Она шевельнулась подо мной, и ее грудь мягко коснулась моего тела. Я почувствовал шеей ее дыхание. Я содрогнулся и покрылся потом.

Я снова открыл глаза и увидел, что она на меня смотрит. Выражение ее лица было невинным, почти что обиженным, как будто она не могла понять причины отказа. Я лелеял свой маленький огонек гнева. Никто не смеет так обходиться со мной. Никто! Я отстранился. Между бровей у нее появилась небольшая морщинка — так, словно она была недовольна, или злилась, или сосредоточивалась.

Фелуриан протянула руку, чтобы коснуться моего лица, взгляд у нее был внимательный, словно она пыталась прочесть нечто, написанное в глубине моей души. Я попытался было отодвинуться, помня ее прикосновение, однако тело мое только содрогнулось. Капли пота дождем скатывались с моей кожи на шелковые подушки и гладкий живот подо мной.

Она мягко коснулась моей щеки. Я наклонился, чтобы поцеловать ее, — и что-то внутри меня лопнуло.