Владимир Коваленко - Камбрийская сноровка Страница 54

   Пореветь подруге в плечико дело приятное. Другое дело, что высшее должностное лицо республики, на людях разводящее слезы и сопли — непристойность. Не двадцать первый век, когда власти предержащие из кожи вон лезли, чтобы показать: они тоже люди. Здесь и сейчас — все наоборот. Правитель немного не от мира сего.

   Что делать? А взять сестру за плечи. Осторожно, боясь прикоснуться тяжелыми складками белых одежд к алой шерсти военного плаща базилиссы, наклониться. Прижаться щекой к щеке, хотя хочется чмокнуть в кончик носа или слизнуть набежавшую в угол глаза капельку. Три раза. Вот и все. Обряд окончен. Или нет?

   — Дщери мои, — возглашает Пирр, — теперь я могу вернуть вам ваше. Аки диакон, что помогает облачиться епископу… Примите!

   На вытянутых руках патриарха — две полоски полотна. Пурпурные! Императорское достоинство создает не золото и сверкающие камни венца. Достаточно повязки на лоб — пурпурной, в римской традиции, или белой — в греческой. С этого и начались слухи об императрице — с ушей, которые захотелось прижать, чтобы больше походить на человека. Если бы тогда под руки попалось не белое полотно!

   Анастасия принимает скромный венец. Теперь не видно, что у нее уши круглые. Годы в башне никак не способствовали румянцу и загару. И если прикроет веки, чтобы не было видно белков… Как в зеркало смотреться! А она так и улыбается, с прищуром.

   — Ты вспомнила! Я рада. Нет! Я счастлива.

   Сил оттолкнуть руки, прячущие неправильные уши, не находится. А слова…

   — Я только хранительница Республики!

   Спасли ли они Цезаря от кинжалов?

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

КЕР–МИРДДИН

Триада первая

1

   Палуба достаточно велика, чтобы не терять времени. Сестер нужно учить бою. Приемам, которыми ее наделили Сущности — просто за то, что игровой эльфийке положено владеть мечом. Год назад толку от этого было немного: сил не хватало. Сида и теперь не слишком сильна, несмотря на все благочестивые тренировки. Ежедневное потение на лично сконструированном тренажере в седьмом веке никто не воспринимает иначе как умерщвление плоти. Какая разница? Подражатели появились. Глядишь, появится новый вид аскета–христианина, здорового разом и телом, и духом. Что, если припомнить поговорку полностью, большая редкость.

   Сейчас Анастасия только смотрит, Эйра и Немайн показывают.

   Сида застыла: одна рука за спиной, в другой меч. Не любимая шашка — тупая железка в два раза тяжелей. Не на весу, слишком тяжело держать, рука устанет. Клинок удобно расположился на плече, тускло поблескивает — словно высматривает мгновение, когда следует сорваться с места навстречу другому железу. Не враждебному — парному. Сопернику в состязании, другу по пахнущему сосной ящику, партнеру в лицедействе — наглядном представлении науки смертоубийства.

   Эйра нападает первой.

   — Хха! — на выдохе. Нанесенный всерьез и настоящим оружием, удар развалил бы сиду пополам — правда, в сече на ней была бы покрытая алым лаком броня. Может, и спасла бы. А может, и нет… От удара тупой железякой у Немайн, несмотря на поддоспешник, ключица бы хрустнула. Но учебный клинок замер — в пяди от увечья.

   Эйра отбрасывает со лба светло–русую прядь. Выбиваются волосы, не слушаются — с тех самых пор, как девушка укоротила косу в знак траура по отцу.

   — Понятно? Три раза показали.

   — Да…

   — Повтори.

   Анастасия вовсе не уверена, что ей понятно.

   — Я боюсь, что не удержу руку… И — мы же на воде. Корабль покачивает…

   — Ничего страшного, Майни ловкая… А чтобы тебя успокоить… Смотри! Хха!

   Снова удар. Эйра быстра, как тигрица, но сида в последнее мгновение отшатнулась, ее рука выпрямилась — чуть быстрей, и глазом не поймать! — и вот учебный меч навис над спиной не успевшей выпрямиться противницы.

   — А зачем тогда?

   — Не всякий сможет уклониться. И не всякий будет ждать — от римлянки. Так, стоишь уже правильно. Ну!

   Самое трудное — удержать разбежавшееся оружие. У Насти получается. Хорошо, значит, можно показать, как защитить себя в случае, если удар не достиг цели. Только — позже… От обеих сестер валит жар, еле дышат. У самой ноги гудят. Так что желающие задать вопрос только кстати.

   — Перерыв. Могущественный Эмилий, у тебя ко мне разговор?

   Быстрый взгляд Анастасии — искоса, из–под ресниц. С этим тоже нужно что–то делать. Девочке шестнадцать лет, но впервые за четыре года она чувствует себя защищенной. Оттаивают, поднимаются из глубины сердца чувства — и те, каких прежде не было. Что ж, если это первая любовь — счастливой ей не быть. То–то римлянин, заметив девичий взгляд, деревенеет. Превращается в уставного истукана.

   — Святые и вечные, радуйтесь! Будет ли мне дозволено поговорить с хранительницей Республики?

   Он всегда говорит — «Республики» и никогда — «республики Глентуи». Не оставляет надежды, что Немайн однажды сорвет воск с рубина на пальце, сожмет кулачок и скажет: «Римом правлю я!»

   Не дождется. Пусть она допустила оплошность, ненароком превратив признание Анастасии в двойное признание, империя ей совсем не нужна. Немайн хочется жить — удобно, так, как ей нравится. Уютный и безопасный дом для себя и сына, любимая работа — крупномасштабное строительство, хорошие люди вокруг… Хорошие в ее понимании, а не по понятиям седьмого века. Этого хватит. А для этого хватит хорошего, сильного города. И никаких империй!

   Впрочем, это вовсе не означает, что римлянин в ее мире — лишний. Наоборот. Один из тех, кого она рада видеть рядом.

   Сейчас Эмилий вытянулся в струнку… а ее ноги еле держат. Приходится опереться на фальшборт. Сделать вид, что ползущий мимо берег — очень интересен.

   — Слушаю тебя.

   — Почему ты учишь святую и вечную именно так?

   Немайн разглядывает ползущую мимо сетку из полей. Здесь, в низине, все уже боронованы и засеяны. В иные семена легли по старинке, разбросанные рукой. По иным прошли сеялки. В другое время кланы отвергли бы новизну, но теперь рвут сеялки и жатки из рук — за серебро, за расписки, в долг под будущий урожай.