Татьяна Русуберг - Аркан Страница 55

Аджакти поднял голову. Похоже, мнения публики разделились. Галерка, где сидели зрители победнее и женщины, поднимала пальцы, нижние ряды опускали, требуя смерти злосчастного «жнеца». Обычно последнее слово оставалось за арбитром. Но сегодня в Минере присутствовал наследный принц, и почетное право решать судьбу побежденного предоставлялось ему. Кай перевел взгляд на царскую ложу. Анира, сегодня сопровождавшая брата, откровенно пожирала победителя глазами. Омеркан казался раздраженным: морщинка залегла между красивых бровей, он нетерпеливо поигрывал вплетенными в смоляную бороду жемчужными нитями. Поймав взгляд Аджакти, принц улыбнулся и слегка повел головой из стороны в сторону. Омеркан разговаривал со стоявшим за спиной вельможей, но по какой-то необъяснимой причине Кай был уверен, что этот жест предназначался именно ему.

А потом наследник амира поднялся так, чтобы его видели все, и опустил палец. Толпа взорвалась торжествующими воплями, арбитр повернулся к гладиаторам и повторил жест принца. У Кая не оставалось выбора. Впервые он должен был лишить своего противника жизни вот так, по приказу, после формальной победы. Во всех предшествующих поединках он убивал врага в бою, как Быка. Наверное, эта его слава и зрелище быстрой расправы с товарищем обратили Стрелу в бегство. Теперь жнец смотрел на него снизу вверх серыми глазами Токе, и Каю казалось, что меч весит в десять раз больше положенного — так нелегко было его поднять. Кодекс запрещал гладиаторам разговаривать на арене, но Кай сказал про себя, удерживая взгляд мальчишки-горца: «Прости меня, если можешь. И ничего не бойся. Тебе больше не будет больно». Вороненый клинок опустился, пронзая ямку в основании белого горла. Стрела умер мгновенно.

Анира смотрела на победителя, преклонившего колено перед ложей амира, и сердце наполнялось ужасом, смешанным с восторгом. С того дня на Больших Играх, когда она впервые увидела его, покорившего пресыщенную зрелищами Минеру, Аджакти поселился в ее сердце. Он стал наваждением, навязчивой идеей, сладострастным кошмаром ее снов. Куда бы ни обращался взгляд, всюду Анире мерещилась гибкая мальчишеская фигура, белоснежные волосы, черные матовые, как агат, глаза. Все что ей хотелось слышать — звук его голоса, еще незнакомый, но уже воображаемый ею, глубокий, чуть хриплый. Все что хотелось чувствовать — вкус его рта на губах, твердость его плоти под пальцами. Наверное, так сходят с ума!

Сила этого желания пугала Аниру. Никого и никогда еще она не хотела так. Она боролась с собой, пытаясь найти забвение в объятиях рук, похожих на его руки, в поцелуях губ, похожих на его губы. Но все было не то! Недостойно ее! Все равно, что довольствоваться дешевой подделкой вместо подлинного бриллианта. А потом в подземелье под храмом Иш-чель чиланы[22] влили в ее губы горькую черную влагу и вложили в руки жертвенный нож. Она не помнила, держали ли ее или она сама парила в воздухе над круглым бассейном, на поверхности которого кровь рисовала будущее.

Аджакти был частью этой картины. Линии вероятностей расходились от него, как меридианы от полюса на картах, указывавших путь караванщикам. Она не могла ошибиться. Суженый с глазами, полными тьмы, и взглядом, останавливавшим время. Вечный в изменчивых воплощениях. Ночной ветер. В узоре на воде оказалась и она сама, а еще — собачья голова, павшая корона, пламя и меч, поражающий ее брата, — меч, который держала рука гладиатора.

И вот Аджакти стоит так близко к ней, такой же, как в видении, — с гордым разворотом плеч и дерзко вскинутой головой. Алые цветы венка сливаются с кровью побежденного, запятнавшей снежную белизну волос. Взгляд, острый, словно лезвие, и чуть исподлобья, как у готового к нападению хищника. Расслабленные, длинные мускулы, в одно мгновение способные собраться в убийственном движении, одновременно мягком, как ласка.

«О, в этом безродном обесчещенном больше духа Ягуара, чем в потомках самых древних семей Церрукана! Как смеют кислые, словно в уксусе вымоченные, мужчины и женщины, до желтизны белящие смуглую от природы кожу и покрывающие лица краской, называть его уродом и полутроллем? Конечно, лицо Аджакти очень необычно, но его странность не возбуждает у меня отвращения или жалости. Ночные озера его глаз скорее завораживают, призывают окунуться в их прохладную глубину. Аджакти…»

Анира поймала себя на том, что едва не произнесла имя вслух. Она вздрогнула и только тут осознала присутствие Хранителя Круга, склонившегося перед ней в глубоком поклоне и державшего в вытянутых руках золотой динос, наполненный темной, просвечивающей на солнце пурпуром влагой. Его содержимое предназначалось отцу, в состоянии которого все средства были хороши, особенно такие сильные, как жертвенная кровь, пролитая на песок арены. Благодаря победе Аджакти жизнь амира будет продлена на дни, возможно, даже месяцы.

Принцесса кивнула, и Кааш зашептал над сосудом, благословляя. Молодой одетый в черное чилан, словно соткавшийся из теней в ложе, тут же принял динос из рук верховного жреца и заторопился к выходу — драгоценную ношу необходимо немедленно доставить во дворец. Щелкнув пальцами, Анира велела Шазие сопровождать его. Телохранительница неодобрительно качнула головой — не хотела оставлять госпожу без защиты. Но принцесса нахмурила тонкие брови, и чернокожая воительница, поклонившись, исчезла вслед за чиланом. Анире придется довольствоваться Шадой — неотличимой от Шазии, как сестра-близнец, из-за своей черной кожи и присущих мтехам грубых черт лица.

Ничего, жизнь отца сейчас была самым главным. Борясь за нее, она сражалась за свою собственную и в этой битве не могла полагаться ни на кого, а меньше всего — на пронырливых слуг Кааша, этой змеи, заползшей в шкуру Ягуара.

— Боишься, что выкормыш верховного плюнет в лекарство, дорогуша? — Голос брата, неожиданно раздавшийся над ухом, заставил Аниру вздрогнуть. Она встретила насмешливый взгляд Омеркана и рискнула сказать то, что думала:

— Скорее, оно будет отравлено.

Мгновенно помертвевшие глаза принца выдали, что он действительно взвешивал такую возможность. Анире показалось, что выложенный мрамором пол ложи ускользает у нее из-под ног:

— Ты же знаешь, — улыбка больно растянула стянутые судорогой страха губы, — как полны яда слова святош. Что же говорить обо всем прочем, сочащемся с их раздвоенных языков?

Омеркан присоединился к смеху принцессы, но в его темных, увеличенных краской глазах по-прежнему была смерть.

— Моя дорогая сестра предпочитает, верно, сильные языки рабов? Вроде того героя, что обезглавил Быка?