Виктор Некрас - Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев Страница 55

Лютогость невольно улыбнулся, гладя мягкие волосы жены непослушными пальцами. А что, мог Всеслав его и в жертву принести… если бы от того победа над Плесковом зависела.

Лёгким движением поднял Забаву на руки, носком отворил пошире дверь…

И тут же за спиной не по-доброму, дурными голосами, взлаяли псы. Затрещали от удара ворота.

Лютогость мягко опустил Забаву на пол, чуть толкнул в спину, заставляя уйти в сени — не дай Перун, ещё стрелят из-за ворот-то, ума хватит. Подосадовал — ах, не вовремя же! — оборотился и рыкнул как можно грознее:

— Кто там ещё озорует!

— Отворяй! — хрипло гаркнули с улицы, в ворота ударили ещё сильнее. Нет, это не тати. Им надо вовсе царя в голове не иметь, чтоб вот так в ворота к боярину ломиться, у которого оружной дружины не меньше десятка постоянно в тереме живёт. Да что тати — не всякий князь на такое решится!

Лютогость резко свистнул, призывая сторожу, и тут же через тын у ворот метнулись стремительные тени. Воротный сторож не сплоховал, ринулся навстречь, но тут же получил в голову кистенём, рухнул в пыль и забился, хрипя. Посторонь от него растекалось тёмное пятно — голову проломили.

Волкодавы метнулись к воротам, но змеями свистнули стрелы, визг и взлаивание перешли в жалобный скулёж — неведомые стрельцы били без промаха.

Ах так!

За спиной дверь вновь отворилась — Забава возникла на пороге с мечом в руках.

— Держи, ладо — она сунула рукоять меча в руки мужа.

— Скройся! — зарычал он на неё. — Стрелят! Сторожу вон подымай!

Калитка меж тем, отворилась, во двор хлынули оружные — луна отблёскивала на кольчугах. Нет, это не тати — не доводилось ещё Лютогостю видывать на своём веку окольчуженного татя, а тем более, татя с мечом — у двоих-троих луна блеснула на нагих клинках.

Но воин должен умирать в бою!

Лютогость прянул навстречь находникам, меч зазвенел, сшибаясь с чужими клинками.

— На силу! — рявкнул кто-то рядом, покатился по двору звенящий ломано-гнутый клубок.

Нападающих было не больше пяти, и Лютогость уже поверил, что отобьётся. Боярин зацепил одного-двоих, кто-то сдавленно матерясь, откатился в сторону, стонал, зажимая ладонями распоротый живот. И тут же ногу Лютогостя чуть ниже колена рвануло резкой болью, а потом что-то тяжёлое обрушилось голову.

Он уже не чуял, как озверелые находники всадили ему в спину короткое копьё. Не слышал, как посыпались горохом с крыльца оружные кмети, как бежали со двора находники. Слышал только дикий крик раскосмаченной Забавы, коя прянула к нему с крыльца, роняя невесть для чего вытащенный из налучья лук — ей всё одно было бы его не натянуть. Хотел сказать, ей — не плачь, мол, сейчас встану…

Не сказал. Всё это вдруг стало ему неважным.

— А вот эту загадку разгадай, — задорно сказал Бус Белоголовый. Девчонка из Славутиной веси покосилась в сторону высокого крыльца — родители Буса Белоголового жили небедно, хоть и на отшибе от всей веси, за околицей. Славутичи сперва на них дивились — и как это не скучно да не страшно в стороне от всего людства жить? — а после махнули рукой — таковы уж видно уродились… нелюдимы. И впрямь, отец Буса, Неклюд, вполне своему назвищу соответствовал и был нелюдим — дальше некуда: мало с кем разговаривал даже по делу, только кивал альбо кланялся при встрече молча. А чего зря языком трепать? — сказал он однажды, когда отец Улыбы допёк его расспросами. — Слово человеку не для того богами дадено, чтоб его впустую везде разбрасывать. Улыба знала, что отец её и до того Неклюда уважал — и за деловую хватку и за умение хозяйствовать — ишь, всего десять лет, как поселился в веси, а уже и терем отстроил добрый, и стаи скота полны, и зерно в сусеках не переводится. А после того зауважал ещё больше. Остальные весяне Неклюда недолюбливали — именно за то, что мало говорит, мало к кому заходит. Да и завидовали, не без того. Опричь того — чужак. В веси-то, почитай все друг другу родня. И пополз по веси нехороший слух, будто знается Неклюд-огнищанин с нечистой силой. В деревнях, вестимо, без того не прожить — с нелюдскими силами ладить надо. Однако злое слово «колдун» змеиным шепотком текло по веси, таилось у Неклюда за спиной. Он знал. Криво усмехался. И ничего не менялось. И из всех весян дружился с Неклюдом только отец Улыбы Урюпа. Вот и теперь загулял у друга, и мать послал за ним дочку, да только Урюпа домой идти не спешил — постой да погоди, сейчас да скоро. Она загадками и увлеклась — с Бусом было весело, он не был нелюдимым, как его отец.

— Ну-ка, — подзадорила девчонка.

   Издалека далёкийЛетит огонь горячийС крылами да без перьевС хвостом, а не собака,В чешуях, а не рыба,Зелёный, а не жаба!

— Ну, это загадка простая, — девчонка улыбнулась, и Белоголовый загляделся — не зря девчонку Улыбой назвали.

— И что же это? — язвительно спросил он, спохватясь.

— Не что, а кто, — наставительно ответила Улыба. — Змей Горыныч это!

— И верно, Змей, — засмеялся мальчишка. — Да только…

Он невольно покосился в сторону дороги и замер, вмиг оборвав смех. Наискось, от леска, заходя облавным полумесяцем, к корчме ехали увешанные оружием всадники — не меньше десятка.

— Беги, Улыба! — хрипло выдавил Белоголовый.

Девчонка кинула взгляд в сторону дороги, вскрикнула в страхе и помчалась к веси. Белоголовый тоже ударился в бег, только не к веси, а к отцову терему, что-то крича во всё горло и сам не разбирая своих слов.

И ведь говорил же кто-то отцу, — горячечно мелькнуло в голове, — говорил, что не сойдёт добром…

Когда полоцкие кмети сожгли боярскую усадьбу за лесом, из добычи забрали только съестное — мясо, зерно. Коров, овец да свиней угнали. А остальное бросили. Весяне и попользовались. И Неклюд там был, и Урюпа, и иные прочие. И Славута, войт веси и глава рода.

А теперь — вон он, сын боярина, первым едет. Мстиша. Небось недаром назвище дано.

— Поганец, — процедил головной всадник, его чёрная борода дрогнула в бешенстве.

— Да пусть орёт, — пожал плечами старшой, сужая глаза. — Там всё одно, почитай, все уже покойники.

— Нет уж, — прошипел чернобородый, вскидывая лук. — Из-за этого сосунка сейчас все в лес кинутся…

Он был прав. Но последнее слово всегда должно оставаться за вожаком, и старшой его нашёл, дав про себя слово припомнить вою его ослушание. Он сделал вид, что воин стреляет с его разрешения и подзадорил:

— Да ты в него и не попадёшь!