Ольга Григорьева - Ладога Страница 56

К нам приходил не только кузнец – многие желали взглянуть на людей Приболотья. Ладожане, видевшие множество гостей из дальних стран, дивились на нас, словно малые дети. Почему-то Приболотье казалось им невообразимо далеким, затерянным в трясинах печищем, а многие о таком и не слышали вовсе. Неудивительно, если сам Меслав забыл наш род. Убедившись, что мы мало чем отличаемся от них самих и говорим на том же языке, гости уходили, оставляя на столе и лавках разнообразные подарки. Однажды, преисполнившись благодарности и напившись липовой медовухи, Лис вздумал рассказывать подзадержавшимся гостям о нашем путешествии. Половину событий он упустил, а другую половину переврал, но слушатели были поражены. Русалка и оборотни еще ничего, но, услышав о Змее и бегающей на другом берегу Мутной Росомахе, они стали похожи на ребятишек, напуганных Бакой. Нет, они, конечно, знали о подобных дивах, но вовсе не предполагали, что с ними можно увидеться и даже разговаривать. Рассказ Лиса, изрядно приукрашенный, передавался из уст в уста, и на другой вечер гостей привалило уже вдвое больше. Изок смеялся, радуясь, а перетрусивший и уже забывший, что врал, Лис наотрез отказался повторить свой рассказ. Люди ждали, и, чтобы не бесчестить хозяина, я взялся рассказывать вместо Лиса. Сам не знаю, как вышло, только петь мне было привычнее, чем говорить, и я запел. Закончил же далеко за полночь.

Довольные гости, гомоня, побрели по домам, и Изок гордо сказал:

– Вы – лучшая мне награда на старости лет.

– Почему? – зевая, удивился Славен, а Изок, недоуменно уставившись на него, пояснил:

– А как же? Гость – в дом, и бог – в дом. Сколько у нас гостей-то было сегодня! А завтра того больше будет!

После его заявления я долго не мог заснуть. Насчет гостей и богов он верно подметил, а все-таки снова петь про то же не хотелось. Как бы ни была песня хороша, а от повторов надоест, потеряет свое очарование.

Но самое досадное случилось на другой день. Нас стали узнавать все. Стоило выйти за порог, как, перешептываясь, люди показывали на нас пальцами, ребятня, не смущаясь, норовила потрогать хоть краешек одежды, а девки, опуская глаза вниз, стыдливо краснели.

Вот тогда-то и стали заметны средь остального люда дружинники. Они единственные проходили мимо нас, словно мимо пустого места. Многие из них повидали куда больше нашего, и болтовня малых людишек с болот казалась им пустым бахвальством. Да еще не обращал на нас внимания один жалкий старик в истрепанных лохмотьях. Откуда он взялся – никто не знал, но я часто видел его сидящим на одном и том же месте, возле пристани, и обреченно смотрящим на Мутную. Мне чудилась в нем какая-то сокрытая тайна, настолько печальная, что стоит о ней молвить – и полетят слова белыми плачущими лебедушками за сине море в чужедальние страны, о коих тоскует старикова душа. Почему так думалось – не ведаю, и, надеясь хоть что-то узнать о старце, я указал на него Чужаку. Ведун подошел к страннику, склонился и зашептал ему что-то. Тот слушал недолго, а потом встал и послушно поковылял прочь, держась берега. У меня слезы выступили при виде его тощей ободранной фигурки, одиноко плетущейся из городища.

– Зачем прогнал? – спросил я Чужака.

Он задумчиво посмотрел вслед старцу и ответил:

– Я ему не указ. Сам он ушел…

– Да что ты сказал-то ему?

– А ему говорить много не надо. Не по нраву я ему, вот он и ушел.

Я рассердился и на себя, и на ведуна. Не мог он слов добрых для старика подобрать, да и я хорош – нашел, кому указать на беднягу! Будто не знал – для Чужака все люди, что собаки, нужны лишь, когда лают и недругов отгоняют, а до остальных ему и дела нет. Словно на крыльях я помчался к дому, благо недалеко, схватил пару кокурок и, догнав старика, сунул ему в руку:

– Возьми, дед.

Странник остановился, вскинул на меня голубые выцветшие глаза и неожиданно сильным голосом произнес:

– Я тебя хорошо знаю, лучше остальных твоих вервников. Если и ждал от кого подарка, то уж никак не от тебя. Но коли ты ко мне с добром, то и я тебе подарок сделаю.

В полной уверенности, что дед спятил, я начал было отказываться, но он засмеялся и продолжил:

– Мой дар руками не потрогаешь – его душой чуют. Когда понадобишься ты моей хозяйке, ни я, ни братья мои не войдут в твою душу. Запомни! – закончил он торжественно и, отвернувшись, поплелся дальше. Не пройдя и двух шагов, он отбросил в сторону мои кокурки и пропал.

Я протер глаза – старика не было. На плечо легла чья-то рука. Резко развернувшись, я увидел Чужака.

– Я слышал. – Он склонил голову, всматриваясь в мое лицо. – Воистину дорогой подарок сделал тебе Дрожник.

– Кто?! – переспросил я.

– Дрожник, – невозмутимо повторил ведун.

Неужели тот самый Дрожник?! Верный прихвостень злобной Морены, поджидающий слабости человеческой и вползающий ему в душу, заставляя кожу покрываться мурашками, а сердце трепетать при любой опасности. Нет! Старик вовсе не походил на страшилище, каким должен быть Дрожник. Я не верил…

– А ты поверь, – жестко произнес Чужак и пошел прочь, оставив меня наедине со своими сомнениями. Поверить я все-таки не смог и поэтому, решив ничего не рассказывать остальным, поспешил за ведуном. Засмеют еще, как с Лешачихой из Волхского Леса…

Подходя к избе Изока, мы услышали громкие крики. Гудящая толпа толкалась перед входом. Сердце у меня заныло. Всяко уж не ради веселья собрались здесь люди. Продравшись сквозь плотно сомкнутые спины, я выскочил в середину людского круга. Потасовка была в разгаре. Вооруженный невесть где добытой оглоблей Медведь, яростно рыча, расшвыривал кружащих возле него дружинников. Те, ученые не палками, а вражьими мечами, ловко уворачивались, но подступиться к Медведю не могли. Славен, Беляна и Лис, стоя чуть в стороне со скрученными за спиной руками, хором уговаривали его прекратить драку. Но, обычно спокойный, Медведь, разозлившись, не слышал никого, кроме своей ярости. Я рванулся к спутанным вервникам, но Чужак цепко прихватил мое плечо. Я дернулся. Ведун мне не указ, когда наших бьют! Тут не глазеть – помогать надо! Я столкнулся глазами со Славеном. Он корчил непонятные рожи, словно хотел сказать мне что-то, и косил глазами в сторону Мутной.

– Беги, – шепнул мне в ухо Чужак. – Он велит тебе уходить.

– Куда? – обреченно спросил я.

– А этого уж я не знаю, – заявил Чужак и неожиданно шагнул в круг, словно ненароком очутившись между разъяренным Медведем и рослыми воями. Остановить на лету оглоблю не удалось бы никому, поэтому ведун просто присел, пропуская ее над своей головой, и, выпрямившись, громко изрек:

– Я с ним.

Конец его самодельной шапки нависал над глазами, пряча их в тень, а сам он странным образом согнулся, преобразившись в худого долговязого мужика болезненного вида. Точь-в-точь, как выглядел в Приболотье. В толпе раздался смех.