Виталий Каплан - Масть Страница 57

Едва мы въехали в город, он тут же перекинулся словом с мальчишками, возвращавшимися с подлёдного лова, и выяснил, где нам, путешественникам, лучше остановиться. Трактир Егора Холстинина оказался совсем недалеко, через две улицы. Там нас встретили как родных: всего-то стоило сразу выдать трактирщику рубль медью – и разместили с наилучшими удобствами, какие только возможны в такой дыре.

Алёшка, как и положено вышколенному дворовому человеку, тотчас побежал на конюшню проверять, хорошо ли устроили лошадей, а я спустился вниз, в общую залу, и в ожидании полноценного ужина затребовал себе полуштоф водки с сообразной закуской.

Здесь в отличие от запуганной упырями Пустошки оказалось людно. Мелькали в рыжем свете масляных ламп самые разные тени – похожие на зверей, на птиц, на огромных муравьёв, и сразу вспомнилось мне, как развлекался я в детстве, складывая пальцы так, чтобы на обтянутой холстом стенке моей комнаты возникали разные фигуры. И думалось мне, десятилетнему, что когда будет у меня братец или сестрица, то стану развлекать их, устраивая целые представления из теней. Не сбылось.

Здешняя публика была простонародной – овчина, валенки, шапки-треухи. Здесь громко смеялись и забористо ругались. Здесь пили пиво и закусывали местной рыбой. На меня особого внимания не обратили: ну, барин, ну, при шпаге, видали тут таких. Подсаживаться с разговорами не позволяла им разница в положении, а дворян вокруг не наблюдалось.

Сообразная закуска, между прочим, весьма радовала. Солёные огурцы ничем не уступали творению рук Прасковьи Михайловны, а грузди так даже и превосходили те, какими потчевали меня в доме Скудельниковых. А ещё копчёная корюшка, и маринованные ломтики лука, и стерляжья икра. Водка же показалась мне слегка недодержанной, но уж всяко получше той, что подавали в Пустошке.

Вспомнилось, как уезжали оттуда, и вновь поразился я, сколь быстро в людской среде разносятся слухи. Вот, казалось бы, на рассвете мы с Алёшкой поднялись, хмурые, невыспавшиеся, взаимно поздравили дядьку Филиппа с Рождеством Христовым, похлебали разогретые вчерашние щи – и услышали беседу двух баб, стряпухи и поломойки.

– Слыхала уже, Манюха, что у Клавки Фроловой приключилось? – прислонив к стене швабру, спрашивала поломойка.

– Тоже новости, – подбоченясь, отвечала рябая стряпуха. – Уж всё село талдычит. Дивные дела, Господи помилуй! Пустила Клавка прохожую нищенку в сени, по доброте-то душевной. Спозаранку же, чуть поднялась, девчонки той как не бывало! А засовы все, между прочим, как следоват задвинуты – и на двери, и на воротах! Будто сквозь землю странница провалилась! Но и никакая вещь не пропала! Чудеса!

– Истинно тебе говорю, то упыри шалят! – заявила поломойка. – Девчонка-то, видать, не просто так пропала – упыри её утащили да и съели! Повезло Клавке – почитай, нищенкой той от упырей откупилась! А то бы всю семью загрызли! Они ж, нечистые, и сквозь стенку запросто могут. Вот только ежели стенку чесноком намазать, тогда им в жильё ходу нет. Да где ж столько чеснока взять, чтобы на все стенки хватило, да и на крышу, и на пол… Тяжкие времена наступают, Манюха! Пока барин с Петербурха приедет, нас тут, чай, упыри уже всех сожрут.

Обе пригорюнились.

Мне сейчас тоже взгрустнулось – то ли настоянная на рябине водка тому виной, то ли утомил долгий путь в санях, когда вокруг одно и то же, то ли тело согрелось, ум же, напротив, охладился. А если таким умом внимательно охватить мою жизнь, то получится пустая и глупая шутка. Мне двадцать шестой год – и к чему пришёл? Среди людей я никто… отставной гвардии поручик. Впрочем, будь я даже отставным генералом, какая разница? Близких у меня никого… не считать же таковыми казанскую тётушку Ираиду Власовну с дядюшкой Парфёном Петровичем… почти пятнадцать лет их не видел, да и не больно хочется. Пожалуй, дядя Яник хоть и дальняя родня, но как-то поближе будет.

Хотя если и на это взглянуть с холодным вниманием, то не сам по себе нужен я ему, а для Иных целей. Семья? Не мой это удел, не стану я жениться на человеческой женщине. Что хорошего – всю жизнь от неё таить подлинную свою суть, а потом и разлучиться навечно… и с нею, и с детьми, и с внуками! Зачем порождать семена такой боли?

Что же до Иных, то и тут я никому не нужен. Александр Кузьмич разве что по-отечески ко мне относился, да нет уже его, развеян по Сумраку. Что же до остальных столичных, то едва ноги от них унёс. В Твери же, кроме дядюшки, и поговорить-то из наших Тёмных не с кем. Смешное дело, Светлый Костя мне как собеседник занятнее, чем Тёмный Пётр Иванович. Что же до Онуфрия и Егорыча, эти, перворанговые, задирают нос и с магами послабее знаться не намерены. Лука Панкратович – тот не чванлив, но с ним скучно, как с вяленым окунем. Вот и выходит, что никому я не сдался – ни людям, ни Иным, но жить одному скука смертная. А впереди, быть может, века… серые, как эти закопчённые стены.

Тоска моя, однако же, длилась недолго.

Голос я узнал даже раньше, чем, обернувшись, увидел его обладателя. Капитан Бортников стоял в трёх саженях от меня, поверх камзола – белый суконный плащ, парика нет – и за те два года, что мы не виделись, в чёрных волосах его изрядно добавилось седины.

– Андрюша? Полынский? – ахнул он. – Как ты здесь оказался?

– А ты, Николай Аристархович, какими судьбами в этой дыре? – улыбнулся я растерянно.

– Невесёлыми судьбами, – сморщился он. – Ну об этом успеется. Ты что же, остановился здесь? Коли так, пойдём к тебе, побеседуем. Тут уж больно воздух нехорош. Егор! – повернулся он к Холстинину, – вели принести нам графинчик, ну и всё остальное.

Глава 8

Пришлось мне изложить легенду про архангельскую невесту рассказать подробности, вплоть до внешности – я, не мудрствуя лукаво, описал ему Анюту. История эта явно заинтересовала Бортникова. Он и сочувствовал мне, и завидовал.

– Дело хорошее. – Николай Аристархович, не дождавшись меня, энергично опрокинул вторую стопку. – Но смотри, не угоди под каблук. Знаю я, как сие случается. Был человек, и почитай что нет, осталась бабья игрушка. И товарищей забыл, и службу, и себя самого. Взглянуть противно.

– Со мной-то понятно, – перешёл я к самому главному вопросу, – а вот тебя, брат, уж никак не ожидал я здесь встретить. Почему не в полку?

Бортников скривился, точно зуб у него пронзило болью. Налил себе третью и немедленно выпил, не обратив даже внимания, что моя стопка пуста.

– Что до меня, – поведал он наконец, – то в здешней дыре уже полгода обретаюсь. Девятого дня июля сего года высочайшим указом определено из гвардии меня отчислить и перевести сюда, армейским майором, начальствовать над местной воинской командой. Видишь, Андрюша, какое понижение! И хотя, как оба мы знаем, приказы не обсуждаются, а история вышла скверная.