Ольга Громыко - Год Крысы. Путница Страница 57

Большинство весок с темнотой будто вымирало: кур и свиней загоняли в хлева, ставни закрывались, двери запирались, и только злющие цепные кобели, обретя свободу, неслышно бродили вдоль заборов, поджидая незадачливых воришек.

В Ямах же словно наступил второй рассвет. Снова вышли на улицы торговцы — теперь по краям их лотков были прилеплены свечи, плывущие в темноте, как волчьи глаза. Продавали уже не сладости и квас, а жареный сыр на палочках, дымящиеся колбаски и варенуху. Над холмами стояло зарево костров, бродили отголоски смеха и криков.

Вчера Рыска подумала, что в поселке какой-то праздник, но хозяйка заверила ее, что такое тут летом каждый день.

— Не дают выспаться, окаянные, — укоризненно проворчала тетка Ксюта, косясь в сторону особенно громко лечащейся компании, домов за пять отсюда. — Зато подзаработать можно, чтоб перезимовать спокойно. Вот пирожков напекла, пойду обойду грязи, покуда соседки не опередили.

Глаза у Рыски давно слипались, но она упрямо ждала возвращения своих работничков. Ужин приготовлен, дом убран, вот убедится, что все живы-здоровы, и наконец ляжет.

Первым появился Альк, в пятнистой от пота рубахе. Перед закрытием кормильни пришлось потрудиться — разомлевшие пьянчуги не желали покидать уютное местечко, но хозяин был строг: «Стрелолист» работал только до полуночи, надо ж когда-то и спать добрым людям.

— Все в порядке? — на всякий случай уточнила девушка.

— Угу, — мирно ответил саврянин, прямиком направляясь к колодцу.

Потом пришел Жар.

— Твою мать, — сказал Альк и упустил уже почти поднятую бадейку. Цепь с лязганьем размоталась до конца, так дернув за валик, что сруб содрогнулся. Рыска оцепенела с прижатыми ко рту ладонями. — Ты что, ограбил мольца?!

— Не клевещи на духовное лицо, чадо, — важно сказал Жар, поднимая руку в жесте благословения. Широкий рукав рясы красиво поднялся крылом. — Я-то прощу, а вот Хольга трижды подумает.

Впечатление несколько смазал круг колбасы, выпавший из парня откуда-то снизу.

— Бездуховная ты рожа! — Альк бесцеремонно наклонился, заглядывая ему под рясу. Вор поспешно обжал длинные полы, как стыдливая девица юбку на ветру.

— Ну чего уставились? — уже нормальным тоном сказал он. — По-моему, главный помощник мольца — вполне себе пристойная работенка. Это тебе не заблудших чад из обители греха выкидывать!

Помощник у мольца был только один, что позволило Жару прихвастнуть, не погрешив против истины.

— А колбаса откуда? — отмерла наконец Рыска.

— Из кармана, — честно сказал вор. — Там изнутри подшиты. Ты б видал, какие они у мольца — до самого низу! Статуи-то не едят, а выходить из молельни с мешком через плечо как-то неприлично.

… — заключил Альк, снова вытянул бадейку и, не раздеваясь, опрокинул ее на себя.

ГЛАВА 14

К мертвым собратьям крысы относятся без уважения немедля их пожирая.

Утром Жар первым делом сунулся проверять, что творится на печи, и получил пяткой в грудь. На вопль отлетевшего к стене вора Альк сонно пробормотал: «И так будет со всяким извращенцем!», отвернулся к стене, натянул покрывало на голову и снова крепко уснул. Жар (больше оскорбленный отсутствием монет, чем пинком) рвался показать саврянину, что такое настоящее извращение, но Рыска сумела отвлечь его завтраком.

Наскоро перекусив, друг умчался, на ходу натягивая рясу на штаны. Молельня, в отличие от кормильни, открывалась рано, дабы поймать краткий миг похмелья, когда вышвырнутые из заведения пьянчуги уже успели протрезветь и раскаяться во вчерашнем поведении, но еще не окрепли настолько, чтобы возжелать его повторить.

Работенка оказалась непыльной: не прошло и шести лучин, как Жар вернулся, одухотворенный Хольгой и отягощенный дарами ее прихожан.

— Надо будет еще вечерком туда подскочить, — сообщил он, опустошая карманы: длинная подчерствевшая булка, десяток вареных яиц, столько же картошин и завернутый в лопух кусок сот, — Отпевать кого-то будем.

— Значит, успеешь починить забор? — обрадовалась Рыска. Жар тоскливо посмотрел на принесенные вчера жерди. За ночь часть из них повалилась, и оставшиеся выглядели очень сиротливо.

— Ладно, схожу еще разок в лес, — нехотя согласился он, чтобы не расстраивать подругу. — Только почему я один этим занимаюсь?! Пусть белокосый тоже топориком помашет!

— У него работа тяжелее, — вступилась за Алька девушка. — Вон как умаялся, до сих пор спит.

— А у меня почетнее, — ревниво заметил Жар.

— Какой идиот тебя вообще туда взял? — поинтересовался проснувшийся наконец саврянин. — Он слепой, что ли? Не видел, что перед ним законченный ворюга?

— Я сам ему это сообщил, — невозмутимо признался парень. 

— И?!

— И сказал, что раскаялся и хочу замолить грехи усердным служением Хольге. — Жар сделал такие большие и честные глаза что в его искренности усомнился бы разве что путник.

— А ты раскаялся? — уточнила Рыска. В друга-то она верила, но при этом слишком хорошо его знала.

— Еще как! — прочувственно заверило ее «духовное лицо», касаясь лба в знак преданности Хольге. И тут же отломило кусок сот и засунуло в рот. — Молеф рафтфогался, рефыл, что это фнак фудьбы, и тут же нарек меня своим помощником. Забавный старикан, не то что наш придурок из вески. Вроде как и Богине искренне служит, но и о земной жизни не забывает. Без рясы нипочем не догадаешься, что молец.

— И чем ты там занимаешься? — Саврянин подошел к ведру с водой, зачерпнул и начал жадно пить. Несмотря на распахнутые окна, эта ночь выдалась жарче прежней, а Рыска утром еще печку растопила, чтоб завтрак сготовить.

— У чаши с пожертвованиями стою, слежу, чтоб только клали, — начал гордо перечислять Жар. — Коптилки зажигаю. Свечку держу. Пою.

— Поешь?! — поперхнулся Альк, облив грудь.

— А чего? У меня хороший голос, — обиделся вор.

— Слыхал я твой голос, когда вы с лесорубами «Девку в камышах» орали.

— И что?

— Им же только покойников будить!

— Во-во. Служба-то длинная, нудная, да еще в такую рань… — Жар сам зевнул.

— А свечку зачем? — недоуменно спросила Рыска. — Наш молец сам ее держал. В левой руке посох, в правой свечка, я помню.

— Ну а у этого рука только одна, — огорошил ее друг.

— И ты не догадываешься почему? — Альк отер капли с подбородка, поставил кружку обратно на полочку.

— Догадываюсь, — беспечно сказал вор. — И что? У каждого ремесла свои печали. На себя погляди!

Саврянин отвернулся (Рыска успела заметить, как у него стиснулись челюсти) и, не спеша завязывать пояс, вышел во двор.