Фиона Макинтош - Кровь и память Страница 57

Собственно колесование было второй стадией пытки. Кости Джорна предстояло перемолоть в порошок огромным железным колесом. Палачи медленно прокатили колесо по телу жертвы, но не потому, что им хотелось увеличить и без того невыносимые страдания юноши, а потому, что колесо было таким тяжелым, что даже двум здоровенным силачам катить его было почти не под силу. Надо сказать, что они диву давались, глядя, с какой стойкостью юный паж переносит пытку, которая в их профессии считалась самой страшной.

Джорн мужественно держался до самого конца, и даже сами палачи устыдились того, что подвергают нечеловеческим мукам столь юное создание. Всякий раз, когда раздавался хруст дробящихся костей, они морщились, что на них было совсем не похоже, и так до тех пор, пока грузное колесо не докатилось до грудной клетки, раздавив своим весом трепыхавшееся сердце.

Прежде чем окончательно испустить дух, Джорн испытал смутное удовлетворение оттого, что не выдал Илену, хотя его горло на протяжении всей пытки исторгало леденящие душу крики. Неожиданно вето помутненном сознании возникла надпись, которую он прочел на стенах камеры: «Отомсти за меня, Уил». И хотя он уже едва понимал, где находится, смысл этих слов на какой-то момент стал ему предельно ясен. Умирая, он вознес молитву всемогущему Шарру, чтобы тот взял под свое крыло род Тирсков и чтобы его собственная смерть не была напрасной.

Палачи намеревались прокатить колесо по костям жертвы от ног до головы, однако, заметив, что душа юноши отлетела из изуродованного пыткой тела, остановились.

— Довольно! — сказал один из них. Этот мастер своего дела не любил причинять мучения невинным людям, а последнее время, как он заметил, к ним попадали главным образом такие.

— Не буду дробить ему череп. Мальчишка и без того настрадался — какое мужество!

— Это ты верно говоришь. Иначе как бы король не подвесил нас на собственных кишках, — поддакнул его товарищ.

— Джессом тоже был не в восторге от этой затеи. Даже сказал, чтобы мы не слишком мучили парня.

— Тем более что все равно от него ничего не добились.

— Возможно, и добиваться было нечего. Ладно, давай откатывай эту махину назад. По крайней мере если кто из родственников придет забирать тело, лицо осталось целым.

— Чего не скажешь про остальное, — заметил второй палач и негромко присвистнул, глядя на жуткое кровавое месиво, лежавшее перед ним.

Чуть позднее в тот же день канцлер нанес визит в королевские покои, и первый вопрос, который задал ему Селимус, был о Джорне.

— Ну и как, сказал ли паж то, что нам хотелось услышать?

— Увы, ваше величество, — канцлеру не было необходимости делать опечаленное лицо. Он все еще не оправился от событий сегодняшнего утра и последовавшей за ними бессмысленной пытки и смерти королевского посыльного.

Селимус одарил канцлера колючим взглядом. Рука его застыла в воздухе, так и не выведя королевского имени под государственным документом.

— Вы шутите?

— Даже если у него и были тайны, он унес их с собой в могилу, сир.

Селимус встал из-за стола. Лицо его было искажено гневом — где это видано, чтобы какой-то мальчишка оказался тверже его духом.

— Его ведь колесовали, как я понимаю? — спросил он, хотя сам вопрос прозвучал скорее как обвинение.

— Разумеется, сир, — произнес Джессом как можно спокойнее. — Как вы и распорядились. Какое-то время мальчишка был жив, но как только колесо докатилось до сердца, тотчас испустил дух.

Надо сказать, что канцлера переполняла гордость за себя. Это была первая казнь, с которой он не мог согласиться.

— Так ничего и не сказал?

Джессом развел руками — мол, что поделать, наверно, парню было просто нечего сказать.

— То есть он не проронил ни слова? — допытывался Селимус. Не хватало, чтобы его собственный канцлер стал утаивать от него правду.

Джессом сделал невинное лицо.

— Лишь обычные в таких случаях стоны и крики, сир. Но никаких слов.

— Великолепно! — произнес король, подходя к окну. — Потому что этот наглец явно что-то скрывал. Где тело?

— Полагаю, готово к погребению, сир.

— Канцлер, мне нужно, чтобы вы немного пораскинули мозгами.

— Прошу прощения, сир?

— Думайте! Иначе почему, по-вашему, я назначил вас канцлером? Из-за вашего острого ума. Скажите, что мы упустили? Нечто такое, что избежало нашего внимания. Поразмыслите об этом на досуге — чтобы к завтрашнему дню нашли ответ на этот вопрос — и доложите мне. Мы с вами встретимся как обычно, после утренней верховой прогулки.

Джессом отвесил глубокий поклон. У него было такое чувство, будто ему вспороли живот. Еще бы, кто поручится, что завтра утром он проснется, имея готовый ответ на монарший вопрос. А если учесть капризную натуру короля, то ничего хорошего ждать не приходится.

— Кстати, никаких похорон. Пусть тело посадят на кол и выставят на главной дороге, ведущей в Фелроти… для острастки.

— Как прикажете, сир, — ответил Джессом, предчувствуя недоброе. К тому же от Джорна вряд ли осталось то, что можно посадить на кол. Беспредельная жестокость! — Я прослежу, чтобы ваше распоряжение было выполнено.

— В таком случае до завтра, канцлер! Жду вашего ответа на мой вопрос.

Глава 17

На то, чтобы сбросить с себя печаль, у Элспит ушел целый день и следующая за ним ночь. Когда же это ей наконец удалось, она поняла — пора распрощаться с добрыми людьми, которые в трудную минуту позаботились о ней. Девушка видела, что своим задумчивым видом отпугивает спутников, а женщины, которые до этого весело щебетали о том о сем, теперь стараются держаться в сторонке, чтобы не докучать ей разговорами.

Кибитки остановились у Пяти Дорог. В этом месте дорога и впрямь расходилась во все стороны, и Элспит распрощалась со своими попутчиками. Она даже заставила себя улыбнуться и тепло обняла обеих женщин, особенно Руфь.

— Я буду переживать за тебя, — сказала та.

— Не стоит, — заверила ее Элспит. — Я смогу позаботиться о себе.

— Но если хочешь, можешь остаться с нами, — предложила Мэг.

Элспит прониклась благодарностью к добрым женщинам — в конце концов, мир не такое уж сплошное зло.

— Спасибо. Я бы осталась, но мне нужно найти сестру Корелди — собственно, к ней я и держала путь, когда набрела на вас.

— Ты уж меня прости, — произнес Хэм — он все еще переживал, что сообщил попутчице дурную весть, — и вручил ей мешок с провизией.

Элспит взяла мешок и пожала Хэму руку, чтобы тот не терзался.

— Вы все были так добры ко мне. Уж лучше услышать такую весть от добрых людей, чем от тех, кто будет потом злорадствовать. А за меня можете не беспокоиться. Со мной все будет хорошо, обещаю вам. Конечно, известие меня потрясло, но я, как только передам новость семье Корелди, займусь своей собственной жизнью, — солгала она.