Василий Тарасенко - Драконий Катарсис. Изъятый Страница 58

— Кто тебя послал? — Голос тура наполнился гневом.

— Пятеро высших не желают менять своих планов на будущее, знаешь ли, рогатый, — пожал плечами котяра.

В это мгновение Клэв что-то подсчитала на пальцах и напуганно спросила:

— Ты вещаешь о трех смертях?

Харрами прижал уши к голове и зашипел:

— Ты ставишь под сомнение мою способность видеть наперед, древесная женщина?

Я ощутила холод в груди. Их народ издревле пользовался особым расположением богов, наделивших харрами умением заглядывать в будущее, пусть и недалекое. Если он сказал, что мы с ним не переживем завтрашний день, значит, есть все шансы на то, что это так и есть.

— Ах! — вскрикнула Кевианзия, оставшаяся возле границы серого тумана. — Он умирает!

Мой взгляд метнулся на Террора. Белокожий черный моркот на троне вздрагивал так, словно его что-то зверски било изнутри. Каждый удар оставлял отпечаток на теле… И кровавые ручьи, тянувшие жадные руки к полу древнего строения. Харрами сказал откуда-то сбоку:

— Кажется, мне не придется исполнять волю пятерых.

Ответил ему абсолютно спокойный голос праншасы:

— Забудь, харрами. Я помогу ему.

Горотур повеселевшим голосом добавил:

— А я прослежу, чтобы ты не мешался, убийца.

Я быстро развернулась к харрами и спокойно закончила общую мысль, шевельнув клинками возле его шеи:

— Не двигайся или сдохнешь.

Глава 6

ШЕПОТ В СЕРОЙ ТИШИНЕ

Омерзительное ощущение, знаете ли, эта собственная смерть. Самое время позавидовать тем, кто умер в один миг, на ходу, благословленный богами. Мне такая судьба не светила ни в какой мере. Крылатая тварь была просто везде, куда бы я ни повернулся, в какую бы сторону ни сделал шаг. Первое же прикосновение темными когтями к шкуре царя причинило адскую боль моей руке, сопровождавшуюся облаком красного дыма и жужжанием осколков когтей.

Только благодаря природной ловкости и вертлявости я пока избегал жестоких ран и смерти. Но долго это продолжаться не могло. Неутомимая машина убийства в лице царя моркотов играла со мной, как веселая касатка с истерящим от ужаса тюленем. В какой-то момент серый свет вокруг наполнился невесомыми звуками, постепенно сложившимися в далекую музыку, очень похожую на что-то из моего родного мира. И все страхи, угнездившиеся в сердце, озадаченно отступили, оставив пустоту спокойствия и предельной собранности. Мощная рука демона медленно скользнула ко мне, заставив озадаченно отступить в сторону. Он что, издевается? Хочет показать, насколько я лох против его крутости?! Бросив взгляд на лицо Пармалеса, я ошарашенно понял, что замедлился весь он, от крыльев до пяток. Словно его погрузили в патоку. А музыка вне пределов набирала темп. Это был бравурный марш, из тех, что исполняют смертники, выходя на последний бой против могучего противника.

Думать было некогда, и я проворно скользнул к демону под напряженной рукой. Мои когти проскрежетали по черной чешуе, вызвав новый всплеск боли в запястье и облако красных брызг. Я успел заметить алую плоть в трещине чешуи, а потом получил чудовищный удар крылом по голове. Время вернулось к нормальному течению предательски точно и выверенно. Словно кто-то управлял им со стороны. И этот кто-то не питал к нам обоим никаких симпатий. Серый свет вокруг потускнел. Я тряхнул головой, прогоняя муть. Рев Пармалеса дал понять, что медлить нельзя…

На меня посыпались мощные удары, от которых хлестко лопались кости ребер. Сломанной куклой я летал по пространству, кружась в хороводе колючей боли, а демон почему-то не спешил применять свои страшные когти. Но вот музыка стихла. Тишину я осознал сквозь красное марево агонии, не имея возможности вздохнуть. В этот момент кто-то вновь решил поиздеваться. Не знаю, над кем — надо мной или демоном. Но мои раны стремительно затянулись, ребра расправились и срослись, кости с сухим треском вернулись на место, я же все это время орал благим матом от волн палящей боли. Пармалес недоуменно смотрел на все это и злился все больше и больше. Ему не нравилось происходящее. Как и мне. Лучше бы уж невидимый помощник дал спокойно откинуть копыта…

Эта пытка продолжалась бесконечно долго. Пармалес превращал меня в отбивную, располосованную когтями, а потом все возвращалось в начало. Серый свет стал алеть, в моей голове звучали странные потусторонние голоса, шепчущие песни далеких вселенных. Наверное, это были зори, самое постоянное и неизменное в подлунном мире. И день может стать темнее ночи, и ночь способна засиять как день, но зори были, есть и останутся Рубиконом той неизменности, что все-таки хранит миры от разрушения. Свет и тьма ведут войну из начала времен. Они танцуют среди светил, пожирая планеты и миры. Они опаляют судьбы разумных существ своим возвышенным дыханием, нашептывая истины и разрушая стереотипы. Но утренняя заря сродни вечерней, и обе они останутся навеки, сохраняя преемственность великих противников, накрывших крылами космос. День всегда сменяется ночью, ночь всегда уступает дневному свету.

Черные лезвия тянут за собой красные нити, на которых висит живое тело в руках опытных кукловодов. И не стало больше той хрустящей костями боли, чавкающей мясом, икающей вялой кровью, рыгающей смрадом искристого безумия. Сколько раз я умер и возродился? Будь проклят тот, кто решил, что жить — это хорошо. Это плохо, дурманяще и мерзко, отвратительно и смердяще! Это крик в серой неге разложения, вопль в лопающейся голове, стенание на дыбе чьей-то неумной воли. Я просил дать мне умереть, выл от рвущих плоть гвоздящих ударов страдания. Но это не помогало. Моя душа раненой чайкой парила над бойней и раз за разом оглашала пространство серого жемчуга криком боли под аккомпанемент чужого холодного смеха.

В какой-то момент даже Пармалес остановился, с тоской глядя на меня. Его руки кропили моей кровью реальность трона, а он стоял и смотрел, и пелена гнева в его взоре стала таять. А потом неведомый шутник выдал коронный номер, стоивший мне еще сотни жизней. Я смеялся, когда за спиной выросли черные крылья. Хохотал, когда демон отрывал мне их с кусками тела. Наш ганец длился миллионы лет. Мой разум растаял в серой дымке, наполненной черными искрами. И плевать было шутнику на то, что безумие уже вежливо стучалось в мою голову толчками крови, несущей новую боль. Это было смешно, очень смешно. Я даже стал получать какое-то эстетическое удовольствие, гадая, что сделает демон дальше: оторвет руку, откусит голову или выдернет хвост вместе с позвоночником?

Потом пришел покой, настоящий, незыблемый, напугавший обладателя холодного смеха. В наш танец вошел еще кто-то, несущий в себе тепло и сочувствие. Шутник отступил на несколько веков, не забывая при этом возвращать меня с того света. Пармалес неистовствовал, но его когти больше не могли причинить мне вреда — они со скрежетом скребли мою кожу, стачиваясь в крошево, но отрастали вновь. Новое безумие мне понравилось. Оно позволило отдохнуть от боли. Неведомый помощник пошел еще дальше. Спустя еще несколько веков бесконечной агонии в пламени, извергаемом демоном, я почувствовал, что могу теперь и сам сражаться, пусть не на равных с царем моркотов, но и не всухую. Теперь боль мог причинять и я. Это было сладко — вонзать когти в плоть демона, ставшую податливой и мягкой.