Николай Басов - Магия Неведомого Страница 58

– Если господам еще че понадобится, так я тута, только кричите громче, а то у нас на сковородках на кухне шкварчит очень.

Оле-Лех проводил ее взглядом, в котором появилось очень необычное для него выражение. Тальда заметил это и нахмурился, поглядывая, как юбка девчонки покачивается под завязкой ее дурацкого фартучка.

– Наши-то, поди, лучше школены, – сказал оруженосец, макая хлеб в подливу.

Рыцарь тоже попробовал есть, подлива и мясо оказались вкусными и нежными, лишь сильно наперченными. Такое мясо можно было залить только вином, немалым количеством вина.

Оле-Лех ел и с удивлением прислушивался к себе. Все было странно в этом северном городе, и люди, по всем меркам, даже самые неглупые и образованные из них, были в общем-то вульгарны. Но что удивительно, эта их вульгарность, излишняя свобода в отношениях, по мнению Тальды, и даже их некая внутренняя живописность, которую оруженосец пока не замечал, начинали нравиться рыцарю. Он бы мог примириться с этим, мог бы тут жить, для пробы – некоторое время, но не исключено, что и вовсе захотел бы в старости здесь поселиться.

Вино теперь было в самый раз к мясу, они дополняли друг друга, как меч и кинжал, как море и прибой, как солнце и тени на траве. Одно не могло существовать без другого… Оле-Лех даже не заметил, как захмелел, все же следовало вино разбавлять, подумал он запоздало, ему еще предстоял важный разговор с Сиверсом, как он запланировал.

Шум в кабачке стал чрезмерным, это ввалилась компания студентов, краем глаза Оле-Лех заметил, что Сиверс дрогнул, даже попытался подняться, возможно, чтобы уйти, но один из его друзей настоятельно положил ему руку на плечо и заставил сесть. Сыр после мяса под местным соусом показался восхитительным. И Тальда, молодец, догадался, не стал кричать, чтобы не привлекать внимания, а сходил на кухню, и через пару минут все та же служанка с прядью через щечку принесла уже другого, легкого, шипучего вина, от которого голова окончательно могла поплыть.

– Будем надеяться, что Сиверсу подливают еще чаще, – заметил рыцарь.

– И голова у него, поди, не такая крепкая, как у нас, – добавил Тальда.

Вот в этом уже Оле-Лех был не вполне уверен, но все же присмотрелся к географу. Тот раскраснелся, движения у него стали не такими точными, как вначале, и на лице проступила тоска, прежде незаметная. Кажется, момент наступил.

– Ты закажи еще чего-нибудь, – приказал рыцарь слуге и поднялся.

– У них есть пирожки какие-то сладкие, – легко согласился Тальда. – Служанка сказала, если с крепким порто, то – самое оно получится.

Когда он подсел, не выпуская своего стаканчика, к столу профессоров, оба друга Сиверса сообразили, поднялись и куда-то ушли, очень тихо переговариваясь. Оле-Лех присмотрелся к географу, тот был не столько пьян от вина, сколько ослабел от всего пережитого за день. Но как бы ни было ему тоскливо, этот взгляд он почувствовал, поднял голову.

– Это ведь ты все подстроил, рыцарь? – спросил он, не удержался и рыгнул.

– Какая теперь разница, профессор? – отозвался Оле-Лех. – Теперь тебе все равно хорошо бы уехать. Пусть на время, пусть на пару месяцев, не больше, но… этого для всех будет достаточно, и для тебя тоже – достаточно.

– А я-то думал, они меня ценят, – сказал Сиверс.

– Они делают то, что им подсказывает их научная честность.

– Ха, научная честность! – Казалось, во рту географа поселился целый улей пчел, и он только отплеваться от них не мог. – Да если бы у них были мозги вместо киселя… Они бы поняли! А так, как вышло, они доказали только, что они – продажные сутенеры, а не профессура.

Кажется, это было самое сильное ругательство, какое когда-либо почтенный профессор произносил. Он, похоже, даже сам удивился.

– Ну ты даешь, – усмехнулся Оле-Лех. Он положил свою ладонь на руку Сиверсу, ощутив мельком, что та почему-то дрожит или пульсирует от горя. – Профессор, у нас отличная карета и превосходные лошади. И мы действительно увидим земли, какие ты никогда без нас не увидишь. Ты сможешь потом об этом всю жизнь писать статьи или затеешь монографию, и никто не посмеет тебя упрекнуть, что свои теории ты высмотрел из окна кабинета.

– Да, а что еще? Может, они меня снова попросят вернуться в университет?.. – Он нахмурился так, что у него и глаз стало не видно под опущенными бровями. – А я не пойду, слышишь ты? – Он попробовал отчеканить, но у него все равно вышло невнятно: – Не-пой-ду! Вот буду сиднем сидеть, а к ним…

– Я уже обещал тебе, помимо всяческих прочих выплат, что достану тебе подлинную, настоящую карту тех берегов, которые ты сейчас составил неверно, – мягко отозвался Оле-Лех.

И даже сам удивился своей мягкости, возможно, неплохое вино было тому причиной, а может быть, и еще что-то.

– Так мы что же, на северо-запад пойдем? – Глаза у Сиверса округлились.

– Нет, так далеко мы забираться не станем, где-нибудь поближе покружим. Но карту ты все равно получишь.

Сиверс с силой потер лоб и нос, он пробовал протрезветь, но по-настоящему это ему не удалось.

– И ты берешь все расходы на себя? – спросил он. Но тут же спросил о более для себя важном: – И берешься охранять меня во время путешествия?

– И оплачу, и берусь охранять, даже ценой собственной жизни, – усмехнулся Оле-Лех. – А еще, как было сказано, ты получишь карту. И в конце концов ты вернешься героем.

– А что я им-то скажу – где я раздобыл эту карту?

– Объяснять тебе не придется, пусть они строят догадки, ты только предоставишь ее, а потом, когда все окрестные мореплаватели убедятся в ее верности и начнут покупать ее, твое имя зазвучит по всем портам и картографическим мастерским.

– Ха!.. – Он еще пытался спорить, но тут же вспомнил еще об одном условии. – А если мы найдем какое-нибудь неизвестное озеро по дороге или горный кряж?

– Ты дашь ему свое имя, и тогда вовек никто не усомнится в твоем значении… для науки.

Сиверс пьяненько улыбнулся:

– Хорошо, где я должен поставить подпись своей кровью?

– Ничего подписывать не нужно, – легко сказал рыцарь. – И уж тем более – кровью, я не демон преисподней, а тот, кто дает тебе шанс, который у людей твоего склада бывает лишь раз в жизни. – Оле-Лех достал мешочек с заранее приготовленным медальоном, в который был вставлен голубой камень.

Профессор все же уставился на этот медальон, когда тот блеснул на мозолистой ладони рыцаря. Камень горел так, что блики заиграли на сводчатом потолке кабачка под названием «У трех сестер». И словно бы сам воздух вокруг стал холодным, колючим, густым, как только зимой бывает.