Тим Пауэрс - Врата Анубиса Страница 58

В растерянности Дойль сделал пару шагов к Коулман-стрит, как вдруг заметил экипаж, остановившийся напротив у тротуара. Боковое окно было открыто, в темноте кареты Дойль попытался разглядеть пассажира – и увидел направленное на него дуло ружья. Он не успел ничего понять, сделал по инерции еще шаг и увидел вспышку. Но то, что он услышал в это мгновение, вовсе не было звуком выстрела – все его тело содрогнулось от взрыва пистолета у него на груди под рубашкой. Пуля разбила пистолет, и порох загорелся. Но, по счастью, в момент удара пистолет развернуло и дуло оказалось рядом с челюстью, вместо того чтобы быть под ней. И в тот момент, когда пистолет на груди Дойля выстрелил, докрасна раскаленная пуля только оторвала правое ухо, вместо того чтобы разнести голову.

Дойль лежал скрючившись на тротуаре и не слышал грохота отъезжающего экипажа. Он смутно понимал – что-то взорвалось, вокруг все залито кровью, наверно, это его кровь. Грудь нестерпимо болела. Руки не слушались, но он с трудом подтянул оцепеневшую руку к груди и сбросил обожженные порохом клочья рубахи и дымящиеся обломки пистолета. Вроде бы раны не смертельны – только ожоги да незначительные царапины. В ушах звенело, причем справа гораздо сильнее. Действительно, вся правая сторона головы омертвела, как от лошадиной дозы новокаина. Дойль осторожно ощупал голову и почувствовал на руке горячую кровь – уха на месте не оказалось. Боже мой, что же произошло?

Он откатился в сторону и попытался встать на ноги. Чьи-то руки подхватили его и достаточно грубо потянули вверх. Дойль ошеломленно прислушался к разговору.

– Ну как, приятель, ты жив?

– Что ты глупости говоришь! Как он может быть жив? Посмотри, ему прострелили голову. В него стреляли из той кареты.

– Чепуха! Я все видел – у него грудь взорвалась. Он нес бомбу! Это французский шпион.

– Да нет, смотри-ка! У него на шее висит разбитый пистолет. – Он развернул Дойля так, чтобы видеть лицо, и настойчиво спросил: – Какого черта ты таскаешь пистолет на шее?

Дойль хотел только одного – поскорее убраться отсюда.

– Я... только что купил его, – невнятно пробормотал он. – Я хотел... мне казалось, так будет удобнее донести пистолет до дому. Ох... я ничего не знаю... наверное, он нечаянно выстрелил.

– Ну, что я вам говорил, – немедленно отреагировал добровольный следователь, – этот малый просто идиот! Видишь, что ты натворил, – продолжал он, обращаясь к Дойлю. – Тебе удалось приобрести прекрасное оружие. Этот твой пистолет развалился на части, выстрелив только один раз. Ладно, приятель, что уж теперь рассуждать. Ты сейчас пойдешь со мной к доктору, и он быстро приведет в порядок твою голову.

– Нет! – Дойль не мог сейчас припомнить, использовались ли вообще антисептики в 1810 году, и хотя он понимал, что не в состоянии сейчас ясно соображать, понимал он также и то, что не испытывает ни малейшего желания подхватить какую-нибудь проклятую инфекцию от немытых рук или нестерильных ниток для наложения швов. Поэтому он твердо сказал: – Не надо меня никуда вести. Просто дайте мне немного бренди. Крепкого бренди... Можно и виски – что угодно, лишь бы побольше спирта.

– Все понятно! Знаю я эти штучки, – вмешался старик. Он только что подошел и никак не мог видеть, что на самом деле произошло. – Он просто хочет нас обдурить. Похоже, этот проходимец остался без уха давным-давно, а теперь шляется то тут, то там и изображает, что ему, видите ли, только что оторвало ухо. Так и ходит по всему Лондону – выпивку выклянчивает у доверчивых людей. Знаем мы таких! Нас так просто не обманешь.

– Нет, ему оторвало ухо только что, – возразил кто-то. – Смотри, у него кусок уха болтается. Ой! Что это с ним? Похоже, его тошнит.

К сожалению, это было действительно так. Сочувствующее беспокойство толпы явно пошло на убыль, и чуть позднее Дойль смог, собрав все силы, попытаться выбраться из толпы, не обращая внимания на удивленные взгляды. Он сбросил пальто, содрал остатки рубашки и туго обвязал голову, чтобы остановить кровь, которая капала на тротуар и покрывала липким слоем руки. Он опять натянул пальто и, чувствуя головокружение от потрясения и потери крови, шатаясь, побрел прочь в поисках винной лавки. Конечно, он еще плохо соображал, но испытывал явное удовольствие от осознания того, что после покупки пистолета, останки которого все еще болтались у него на шее, у него все-таки осталось некоторое количество денег, вполне достаточное для приобретения двух порций бренди. Одной – смочить повязку на голове и другой – для приема внутрь.

Через два дня он опять услышал мотив песенки «Битлз».

К Казиаку Дойль пришел в воскресенье днем. Он пинком распахнул парадную дверь почтенного заведения и, шатаясь, ввалился в зал. Услышав шум, старый хозяин гостиницы с тревогой оторвал взгляд от конторских книг. Он увидел Дойля, и тревога мгновенно сменилась еле сдерживаемой яростью. Старик оборвал бессвязные объяснения Дойля коротким приказом отправить его в постель в запасной комнате и присматривать за ним, «пока его душа не расстанется с телом или пока его проклятые ноги не смогут его донести до задней двери». Согнутым пальцем он поддел Дойля за подбородок и приподнял его бледное лицо.

– Меня не интересует, каким образом, Дойль, но ты покинешь это место так быстро, как это только возможно. Ты понял меня?

Дойль гордо выпрямился и с чувством собственного достоинства произнес ответную речь, из которой он, впрочем, не мог впоследствии припомнить ни единого слова. После чего глаза его внезапно закатились, он стал падать назад и с грохотом рухнул, как срубленный дуб. Пол загудел, как барабан, когда он потряс его всей длиной своего тела, и ногти стукнули, как кастаньеты, царапнув по полированным доскам.

С видимым облегчением Казиак объявил Дойля мертвым и приказал вынести его за порог и там подождать вызванного констебля. Но когда двое мальчиков с кухни потащили его к двери черного хода, он сел, огляделся по сторонам и настойчиво сказал: «Рейс 801 на Лондон – у вас должен быть для меня билет. Он оплачен Дерроу из ДИРЕ. В чем дело?» Произнеся столь внушительную тираду, он с чувством исполненного долга соскользнул на пол и затих.

Казиак устало и безнадежно проклял Дойля и отсутствующего Джеки. Затем велел мальчикам взять бредящего незваного гостя и поместить в самую маленькую, какая только найдется, свободную комнату и время от времени за ним приглядывать, в ожидании того часа, когда он соблаговолит наконец переселиться в лучший мир.

И два дня томился Дойль на узкой кровати в каморке без окна под главной лестницей, питаемый рыбной похлебкой Казиака, славившейся отменным качеством, а также темным пивом. Большую часть времени Дойль спал. И вот во вторник он восстал с одра болезни и вышел в зал. Казиак, повязанный фартуком, как только увидел Дойля, так сразу и сообщил, что если он достаточно здоров, чтобы покинуть комнату, то он достаточно здоров и для того, чтобы совсем покинуть его гостиницу.