Барбара Хэмбли - Мать Зимы Страница 58

— А сколько времени нужно животным, чтобы вернуться в леса после ледяной бури?

— Иногда пару месяцев. — Не оборачиваясь к Руди, Ледяной Сокол метнул в него нож, и тот воткнулся в притолоку двери в шести дюймах от его носа. — Иногда целый год. Трава еще только-только показалась, хотя вчера я нашел грибы. Ягоды все погибли, и орехи тоже. Чем мы можем помочь тебе, шаман?

— Можешь прекратить маяться дурью. — Руди бросил Ледяному Соколу его нож. — Я хочу, чтобы кто-нибудь пошел со мной на прогулку.

Подобно Ингольду, Руди давно привык ходить по Убежищу самыми тайными дорогами, используя неосвещенные задние лестницы, длинные темные коридоры, ведущие вдоль внешних стен...

Пять лет Убежище представлялось ему самым надежным местом на свете. Но теперь мрак, полный тихих шорохов и шепотков, пугал Руди, и он был готов встретить опасность за каждым углом, то и дело гадая: чудится ему, или он и впрямь ощущает повсюду сладковатый запах сланча, и буквально на самом шагу встречались изваяния Святого Изобилия, а стоит отвернуться, как он чувствовал на себе чужие враждебные взгляды.

Угловая комната, где Джил с Минальдой отыскали просмотровый стол, находилась на третьем южном ярусе.

Сюда, похоже, никто не заходил с тех пор, как они с Ингольдом во главе небольшого отряда гвардейцев выкатили стол отсюда и переместили его в рабочий кабинет Руди.

Оставив Ледяного Сокола в коридоре, Руди встал на то самое место, где прежде находился стол, держа в руках Цилиндр. Он вдохнул воздух, затем выдохнул и вошел в легкий транс.

Вдох, выдох...

Потянуться к источнику энергии...

Вдох, выдох... Воспоминания...

И вновь у него возникло ощущение, словно он переместился внутрь Цилиндра подобно пузырьку воздуха в стекле. Лысая Дама находилась совсем одна в своих покоях, а за окном стояла ночь.

Однако, в комнате не было света, лишь слабое, непонятно откуда идущее мерцание слегка развеивало мрак. Слышался треск сверчков и цикад. Где-то вдалеке, звякая колокольчиками, проезжали повозки. Лысая Дама склонила голову. Руди заметил на другом конце комнаты низкую лежанку, на которой лежало стадное создание. Дыхание его было прерывистым, взгляд — затуманенным. Крохотные ручки беспокойно прикасались то ко рту, то к волосам.

«Оно умирает», — невольно подумал Руди.

Он вспомнил, как встречался с одной девчонкой, когда ему было лет пятнадцать-шестнадцать. Как-то раз он прогулял школу и пришел к ней домой, — и, заглянув с улицы в комнату, обнаружил в грязной клетке умершего от голода попугая. Похоже, никто в доме несколько дней не кормил бедную птицу.

Руди тут же ушел: ему все стало ясно.

Стада питались мхом, — вспомнил он. — Мох не рос на поверхности... У подножия постели стояли подносы с хлебом, ломтиками фруктов, мясом и молоком, — тщетная попытка найти подходящую пищу, чтобы сохранить жизнь несчастному созданию.

На глазах у Руди оно сделало последний вздох и больше не шевелилось. Лысая Дама оглянулась и закрыла глаза. На лице ее отразилась жалость, сочувствие и страдание, а также невыносимое сознание того, что она ничем не смогла помочь. Она сделала все, что было в ее силах.

Но это оказалось напрасным...

Она набросила на золотистую сияющую сферу, стоявшую на столе, свой серый шелковый шарф, приглушивший сияние, словно облачко пыли, а затем поднялась на ноги и подошла к окну. Она была еще очень юной и держалась, как королева, но лицо теперь стало совсем другим, и трудно было вынести взгляд темных печальных глаз.

Тот же взгляд Руди видел у Ингольда. Она обрела знание, которое теперь была бы рада забыть, видела то, чего видеть не хотела. Закрыв глаза, она стиснула кулаки и медленно, яростно застучала по безупречно белой стене, — как будто это могло изменить грядущее... Чуть погодя, она вернулась к столу, уселась и, опустив голову, залилась слезами.

Глава восьмая

Гвардейцы-фехтовальщики, наемники и прочие профессиональные воины всегда были рады новым наставникам и новым приемам ведения боя. Поэтому в гладиаторских бараках к Ингольду все вскоре прониклись уважением. Как только мужчины привыкли к присутствию Джил, — выяснилось, что алкетчцы вообще чувствуют себя очень неловко, появляясь полураздетыми в присутствии женщин, — она тоже стала принимать участие в тренировочных поединках и узнала для себя много нового. Кроме того, она научилась, как обращаться с мужчинами, недовольными женским превосходством и желающими преподать ей урок... И все же двое из них, — Вепрь и весельчак-островитянин по прозвищу Котенок, — восприняли Джил как равную и с удовольствием занимались с ней.

Джил и Ингольд прибыли в город под самый конец Игр Пересмешника, посвященных одному из тридцати тысяч загадочных местных алкетчских святых и оплаченных военачальником Ваиром на-Чандросом, — ему это стоило несколько сот тысяч серебряных монет. Об этом немало болтали в бараках гладиаторов, где пришельцам с севера также удалось получить комнаты стараниями все того же Вепря, здоровяка с длинными висячими усами. Его имя читалось как «Бизжек» на языке хуатан, — но это слово произносилось почти как ха'альское название баклажана — «безжиик», — и уже на следующий день Джил с Ингольдом стали называть его Баклажаном, как делали все остальные на протяжении многих лет. Ниниак, одиннадцатилетний воришка, живший с ними по соседству вместе со своими младшими братьями и сестрами, рассказал Джил, когда они тащили воду из ближайшего источника, что Ваир на-Чандрос пытается подкупить население после того, как насильно заставил стать своей женой дочь прежнего императора Йори-Эзрикос.

— Она разослала письма ко всем другим полководцам и вельможам в королевстве, предлагая взять ее замуж, но на-Чандрос встал лагерем под городскими стенами и заявил, что поубивает всех претендентов. — Рассказав все это, мальчишка засунул в рот очередную порцию жевательной смолы. Здесь все до единого жевали смолу, за исключением самых высокопоставленных вельмож, куривших опиум в таких количествах, что смутили бы даже китайских мандаринов девятнадцатого века.

— Эсбошет, который в родстве со старым императором, предложил Йори-Эзрикос жениться на каком-то своем племяннике. Жаль, она этого не сделала, тогда все жили бы долго и счастливо, и не было бы этих войн.

Мальчишка пожал плечами. Во времена дарков ему было лет шесть. Он пережил четыре больших войны, эпидемию и пожар, уничтоживший добрую четверть города; едва ли он вообще помнит, каким был мир в прежние времена.

Джил чувствовала себя очень старой и, — со своей нелюбовью к толпе и жаждой одиночества, — ужасно провинциальной.