Татьяна Устименко - Лицо для Сумасшедшей принцессы Страница 6

Впрочем, рассуждая о всеобщей нелюбви к себе, Аберон намеренно кривил душой. У него все-таки водился один друг – давний, закадычный и необычный. Есть тащи, которым необычайно идут любые пороки, а других – безобразят даже добродетели. Гнус принадлежал к расе гномов и состоял при дворцовой кухне, занимая положение всеми презираемого отщепенца. Остается только гадать, как смогли прекрасные эльфы, народ в общей своей массе добрый и отзывчивый, допустить подобную несправедливость? Но вот тем не менее не только допустили, но и одобрили. Когда-то очень давно Гнус мечтал стать магом. Спокойный, услужливый паренек, неизменно вежливый и улыбающийся. Ну и пусть, что росту в нем было чуть больше, чем у знаменитых рохосских догов. Ведь в любом человеке, эльфе или гноме самое главное не импозантная внешность, а красота внутренняя, духовная. Сметливый гном очень нравился великим эльфийским магам, снисходительно допустившим его в число своих… не учеников, конечно, а для начала всего лишь помощников. По принципу: принеси, подай, смешай вон те компоненты, да смотри не перепутай. А после всего – пойди прочь. Но неглупый гном радовался и этому. И может, ждала бы его неплохая карьера кудесника-подмастерья, если бы в один черный день, передвигая потолочный кухонный крюк, он случайно не свалился в чан с кипящим маслом. Несчастного немедленно извлекли из огненной жидкости и излечили – ровно настолько, насколько это оказалось возможным.

Гном выжил и постепенно оклемался. Но с той поры юношу безобразно перекосило, левая рука ссохлась и повисла серой парализованной плетью, а покрытое ожогами лицо стало страшнее омерзительной личины самого непотребного демона. И имя его настоящее как-то мало-помалу забылось, сменившись презрительной собачьей кличкой Гнус. Убогого урода из показной жалости, которая зачастую ранит людей намного сильнее открытой жестокости, не выгнали из дворца, а разрешили жить в темном углу под черной лестницей, иногда кидая туда объедки и поношенные лохмотья. Гнус замкнулся, озлобился и научился яро ненавидеть всех и вся. До тех пор, пока его однажды не отыскал малолетний принц-альбинос, который одел, накормил и приблизил к себе больного уродца, назначив личным любимым шутом.

Вот тут-то Гнус и почувствовал удобную возможность отыграться на своих вчерашних обидчиках, ибо никакое моральное удовольствие в жизни любого живого существа иногда не сравнится с удовлетворением аморальным. И злопамятный шут начал мстить. Поскольку он всегда чрезвычайно успешно заметал мельчайшие следы своих проделок, то явных обвинений против него никто не выдвигал: себе дороже. Но слухи никогда не родятся на пустом месте. И, наверно, не зря намекали, что изобретательные выдумки Гнуса стали причиной падения тяжелой люстры, переломавшей немало рук и ног, и знаменитого отравления вкуснейшим раковым супом, от которого вроде бы скончался кто-то из самых заносчивых придворных, особо недолюбливающих выскочку-шута. Часть же излишне бойких на язык и вообще исчезла бесследно. Гнома стали бояться, пожалуй, даже сильнее, чем его высокородного покровителя. Гнус же не боялся никого. Ведь если ты никого не боишься, значит, ты и есть самый страшный.

Второй человек, не брезговавший обществом Аберона, стал полной противоположностью отвратительного, полупарализованного шута. Принц частенько исчезал с Поющего Острова – иногда на месяц, а порой и на более долгий срок. Мир людей еще будоражили отголоски кровопролитной войны между эльфийскими кланами, сильно сократившей их число и вынудившей отступить выживших на территорию изолированного, неприступного острова. В юном возрасте наследника томили неясные, трудно реализуемые мечты и желания, лишавшие его власти не только над собственными подданными, но и над самим" собой. Кто не властен над собой, зачастую склонен домогаться власти над другими. Аберон алкал всего одновременно: славы, силы, богатства и конечно же примитивной, но упоительно сладкой плотской любви. Запоздалое половое созревание, не чуждое и вечно молодым эльфам, вовсю давало знать о себе, требовательно волнуя кровь и вызывая в сердце и чреслах неясное томление, называемое жаждой женщины. Аберон искал физических удовольствий.

Ее звали Маргота де Вакс, и она происходила из знатного, но обедневшего дворянского рода. Однажды они случайно повстречались на лугу, где принц откапывал корневища золотого уса, а девушка собирала полевые цветы. Яркие лучи утреннего солнца, отразившиеся от серебряных эльфийских кудрей, и стали теми роковыми стрелами несчастной любви, насквозь пронзившими наивное девичье сердечко. Плащ из багряной парчи, подчеркнувший необычайность алых глаз юного альбиноса, совсем не напугал, а лишь сильнее привлек прекрасную Марготу. Аберон же, в свою очередь, тоже был очарован безыскусной красотой шестнадцатилетней девушки. Каштановые косы туземки доверчиво сплелись с серебром его волос, узкие бледные губы принца соединились с вишневой мякотью ее свежих уст. Маргота обещала скорее умереть под пытками, чем выдать высокий титул своего царственного возлюбленного, среди людей считавшегося чем-то сродни демону. Эльфов в этих краях ненавидели и боялись. Они встречались тайно – всего несколько раз. Уже на втором свидании их надежно укрыл стог свежескошенной травы, послуживший преступным влюбленным и венчальным алтарем, и первым брачным ложем. А вскоре в жизни наследника наступили столь значимые перемены, что он и думать забыл о мимоходом соблазненной им деревенской простушке, давшей нерушимый обет вечной любви и верности. Интересовала ли Аберона ее дальнейшая судьба? Да ничуть! Мужчины слишком часто и сознательно выбирают роль не обремененных излишней щепетильностью ценителей нетронутого цветочного нектара. Эгоистично собирают его с девственного букета невинности, а впоследствии грубо отбрасывают за ненадобностью приевшиеся чувства, утратившую свежесть и новизну.

Несколько месяцев назад Аберон уединенно сидел в своем рабочем кабинете и, сосредоточенно нахмурив лоб, медленно листал полуистлевшую рукопись, недавно и совершенно случайно приобретенную у заезжего рохосского купца. Культура и мифы этого небольшого государства мало интересовали ученого принца-альбиноса. Если разобраться, в самом Рохосском ханстве не было почти ничего необычного. Грубое захолустье, в котором всего-то две достопримечательности и имеются – роскошные псарни, славящиеся огромными, свирепыми догами, да дикорастущая трава янт с пушистыми метелками, состоящими из мелких треугольных семян. Трава эта, впрочем, дала название целому жреческому клану, получившему чрезвычайно широкое распространение далеко за пределами Рохосса. Жриц-пророчиц, а проще – янтр, уважали даже эльфы. Целомудренные девы, посвятившие себя пожизненному служению богине Аоле и ее святым братьям, сжигали семена янт в высоких бронзовых чашах. Из тиглей струился горьковатый одурманивающий аромат, погружавший жриц в состояние транса, под воздействием которого они и изрекали свои знаменитые полубредовые пророчества. Наркоманки-янтры Аберона не привлекали вовсе, как и все немногочисленные рохосские тайны. Но вот то, что находилось западнее крохотного государства… За страной трав и псарен начинался Край Тьмы – место проклятое и давно всеми позабытое. По его границе проходила полоса неведомой магии, образующая барьер, переступить который не смог представитель никакой расы. Многие пытались достичь Края Тьмы, но редко кто из тех безрассудных смельчаков умудрялся вернуться назад живым и здоровым. Да и рассказывали они мало. Мрак, невыносимый холод и резкие уколы пронизывающей боли, отбрасывающей назад или сжигавшей на месте, – вот то, что выпадало на долю отчаянных храбрецов. Наверно, за Краем Тьмы находился сам конец мира. Однако практичный Аберон в это не верил.