Александра Егорушкина - Настоящая принцесса и Бродячий Мостик Страница 6

Она не знала, что такое «нетривиальное впечатление», но, кажется, догадывалась. Надо будет в словаре посмотреть для уверенности.

— Каких таких попугаев?! — удивился Андрей Петрович.

Бабушка кратко пересказала ему историю с Визирем. Филин помрачнел и задумался.

— Впечатлительная какая птица, — сказал он наконец довольно озабоченно. — Будем так считать. А как имя-отчество моей нелюбезной коллеги? Та-ак… — протянул он, услышав ответ, и почему-то посмотрел на Бабушку с глубокой укоризной. — А со старыми друзьями посоветоваться, а, Наталья? Сколько они уже занимаются — надеюсь, недавно?

Бабушка вдруг опустила глаза и втянула голову в плечи, а Лиза, увидев это, с усилием закрыла разинутый от изумления рот.

Филин продолжал:

— Ладно, предположим, что напортить ничего не успели. Значит, Гертруда Генриховна и ее новый попугай Визирь… И какого он цвета? Ах лазоревый? И говорящий? Ну, тогда с ними обоими вообще все ясно. Явились, значит. — Пробормотал он себе под нос и продолжал:

— Да, ходить к ней нашей Лизе, пожалуй, больше не стоит. Совсем не стоит. Расстались — и точка… Наталья, душа моя, нальют ли в этом доме чашку чаю? — добавил он совсем другим тоном.

Потом они долго пили на кухне чай с замечательным тортом, оправдавшим все, даже самые смелые ожидания, сырниками и яблочным пирогом, который Бабушка шутливо называла «наш ответ Чемберлену». Лиза скромно сидела в своем уголке, воздавая должное вкусностям и почти не участвуя в беседе взрослых. У нее было новое занятие, казавшееся ей лучше любых взрослых разговоров: она слушала, слушала, слушала звуки, на которые раньше не обращала внимания — шепоток оседающих взбитых сливок, чмоканье пузырьков в закипающем чайнике, стеклянный шорох песка в сахарнице, шелковый шелест снегопада за окном, бархатный перестук кошачьих лапок на карнизе. Да уж, «никто не объяснил», а сама она раньше почему-то не додумалась…

Глава 3,

Спала Лиза в ту ночь отвратительно. Бабушка, должно быть, тоже, поскольку обе не услышали утром будильника, и Лиза в результате влетела в школу за минуту до звонка, не успев окончательно проснуться. Школа была непростая — гимназия, да ещё и с историей, а к тому же в последнее время директору захотелось, чтобы во вверенном ему учебном заведении было очень красиво. Красоту он понимал по-своему, так что некогда просто мраморная лестница стала беломраморной и очень скользкой, появились странноватые лампы в виде перламутровых шаров на высоченных серебряных ножках, новая мебель тоже сияла белизной и никелем, так что Лиза теперь точно знала, как выглядел дворец Снежной Королевы. Общую картину удачно дополняли зеркала, сквозняки и нерадивые батареи, а искусственные фикусы в кадках никого не могли обмануть. Лиза огненным вихрем пронеслась по этому ледяному царству, ловко перепрыгнула традиционно подставленную Костей Царапкиным по прозвищу Цап-Царапыч ножку (это была минимальная пакость с его стороны) и уткнулась носом в живот соседки по парте Ляльки Шевченко.

— Лизка! — драматическим шепотом воззвала Лялька вместо приветствия. — «Май Флэт» сочинила? Дай списать!

— Дать-то я дам, — ответила Лиза, роясь в рюкзаке и пытаясь отдышаться. — Лялька, чучело ты, моя квартира-то тебе не подойдет! Что же нам делать?

Лялькины глаза-озера немедленно наполнились слезами. Лялька была несчастным человеком. Попробуй-ка поучись английскому в престижной английской школе, когда тебя учит собственная мама, она же завуч, она же тигрица позубастей Горгоны Медузовны! Лялька боялась свою маму до икоты, похоже, с самого рождения. Впрочем, Ульяну Сергеевну боялись все, кто ее видел, даже Лиза, которая Бабушкиными стараниями знала английский гораздо лучше всех в классе. Лялька, высоченная, уже сейчас почти с маму ростом, медленная, томная, на уроках английского цепенела, как кролик перед удавом, и решительно ничего не могла ответить на мамочкины вопросы. Да и кто, как не родная мать, может точно знать, приготовил ее ребенок уроки или нет? Оставалось надеяться, что злая англичанка Ляльку сегодня не спросит. Что ж, надежда умирает последней.

Прозвенел звонок, и в класс вплыла Ульяна Сергеевна, она же Саблезубая, и не только за любовь к тигриным полоскам на свитерах и блузках ее так прозвали, а по заслугам — за общую саблезубость. Лиза в который раз с ужасом подумала, что ведь Лялька поразительно похожа на маму — неужели из нее вырастет такой же кошмар? Или дело ограничится только дивной красотой?

Между тем Саблезубая грациозно опустилась на стул. Обвела притихших шестиклашек тяжелым взглядом таких же громадных, как у Ляльки, глазищ, но не распахнутых, а прищуренных — вот и вся разница. Поправила тяжелый русый узел на затылке нежной рукою с оранжевым маникюром. Лялька, кажется, совсем перестала дышать.

— Good morning, children, — сказала Саблезубая своим тягучим голосом. — Take your seats. Who is on duty today?

Экзекуция началась. Саблезубая умела запугать учеников до дрожи, даже мирно объясняя про вопросительные предложения или записывая на доске слова песенки про человечка-скрюченные ножки, который гулял целый век по скрюченной дорожке. При этом было такое ощущение, что она видит все, что происходит не только в классе и даже не только у нее за спиной, но и на много миль окрест. На ее уроке нельзя было мигнуть безнаказанно, и поэтому даже Царапкин, который на всех прочих уроках качался на стуле, писал вредные записки, тыкал острым карандашом тех, кто сидел перед ним, пулялся жеваной бумагой и вообще бурно проводил время, почти не подавал признаков жизни. Глядя на Ульяну Сергеевну, Лиза готова была даже благодарить Бабушку за введенный в доме год назад порядок говорить по пятницам только по-английски (утром по пятницам Лиза придерживалась другого мнения и вообще в этот день недели бывала против обычного очень молчалива).

Когда за десять минут до звонка Саблезубая, любившая спрашивать домашнее задание под самый конец урока, открыла наконец журнал и занесла над ним ручку, воздух в классе заискрился и зазвенел. Лиза искоса взглянула на Ляльку — у той снова в глазах закипали слезы, — а потом на Саблезубую: та невыносимо медленно вела ручкой по странице сверху вниз, и оранжевые ногти зловеще поблескивали. Отличник Лева Аствацатуров, которого никто никогда не называл иначе как Лёвушка и про которого Костя Царапкин как-то сказал, что раз уж он выучил собственную фамилию, то теперь ему ничего не страшно, чуть не уронил очки, надул и без того пухлые щеки и медленно поменял цвет лица на малиновый, на белый и обратно. Вот ручка уже миновала середину, где среди прочих была и Лизина фамилия (Лизу Кудрявцеву Саблезубая вызывала редко — скучно!), и явно двинулась в конец списка. Слева от Лизы, через проход, картинно заломила руки с зеленым маникюром Юля Южина по прозвищу Ю-Ю. «Что же делать? Сейчас же спросит Ляльку! Эх, вот бы Саблезубая сейчас шлепнулась со стула, как Визирь с жердочки! То-то громкий был бы треск!»