Роджер Желязны - Миры Роджера Желязны.Том 18 Страница 6

— Это как раз самое простое. Отправляйся к своей сестре Афродите и одолжи у нее шкатулку Пандоры. Последнее время она хранит там свою бижутерию. Выйдет отличная душеловка.

— Конечно, душеловка, как я не подумал! И что мне с ней делать?

— Ты у нас великий маг. Пораскинь мозгами.

Некоторое время спустя Гермес появился на Йоркском кладбище, переодетый чудаковатым старым джентльменом. Под мышкой он держал сверток из коричневой бумаги, перевязанный бечевкой. Подойдя к Илит, Трисмегистус изменил голос и сказал:

— Мисс Илит? Ваш друг просил передать вам это.

— Аззи оставил мне подарок? — воскликнула Илит. — Как мило!

Она развернула бумагу и, не задумываясь, открыла шкатулку. На крышке было зеркало, блестящее, в радужных разводах; она видела такие в Египте и Вавилонии: магическая душеловка, прах побери, кто-то провернул с ней этот старый трюк! Илит отвела глаза, но поздно — в эту секунду душа прозрачным мотыльком выпорхнула у нее изо рта, тело обмякло.

Гермес подхватил безжизненную Илит, аккуратно опустил на землю и решительно захлопнул шкатулку. Потом перевязал ящик Пандоры золотым шнурком, подозвал завтракавших неподалеку могильщиков и велел им отнести тело в город, в дом Уэстфолла. «Да поосторожнее! Не повредите!» Удивленные могильщики засомневались, все ли тут чисто, но Гермес объяснил, что он — врач и собирается оживить бедную даму, которая пострадала от неблагоприятного сочетания зодиакальных созвездий. Выслушав такое внятное научное объяснение, могильщики не стали ни о чем больше спрашивать. В конце концов, они всего лишь выполнили врачебное предписание.

Глава 7

Уэстфолл гадал, чего Гермес мешкает, потом рассудил, что не просто достать женщину с того света, вот и все. Дивился он и себе: не в его обыкновении было действовать подобным образом. Может, им овладело нечто сверхъестественное и ненароком присоветовало потребовать эту женщину? Уэстфолл сомневался, но чувствовал вмешательство чего-то потустороннего, не связанного с магией, чего-то, что действует само по себе и проявляется — либо не проявляется — по собственному соизволению.

Долгий день клонился к вечеру; Уэстфолл нашел в кладовой кусок сыра и сухую корку. Хлеб он размочил во вчерашнем супе, который разогрел на печке в углу, запил вином и задремал в кресле. Никто его не беспокоил, цока в уши не проник звук разрываемого воздуха. Уэстфолл вскочил с криком:

— Привел женщину?

— Я свою часть выполнил, — сказал Гермес, разгоняя рукой клубы дыма, вместе с которыми появился. Одет он был, как прежде, а под мышкой держал маленькую, богато украшенную деревянную шкатулку.

— Что тут у тебя? — спросил Уэстфолл.

В это время на лестнице раздались тяжелые шаги и глухой голос позвал:

— Отворите, кто-нибудь!

Уэстфолл пошел открыть дверь. Вошли двое дюжих мужиков, они несли красивую молодую женщину. Та была без сознания и бледна как смерть.

— Куда прикажете положить? — спросил первый могильщик.

— Вот сюда, на лежанку. Осторожно! Гермес расплатился с могильщиками и проводил их до дверей. Потом сказал Уэстфоллу:

— Теперь она в твоей власти. Вот ее тело. Но не советую позволять себе лишнее без разрешения хозяйки.

— Где она? — спросил Уэстфолл. — Ее сознание, я хочу сказать.

— То есть ее душа, — поправил Гермес. — Здесь, в шкатулке. — Он поставил ящичек на стол. — Когда надумаешь, откроешь, душа вылетит и оживит тело. Но смотри, не зевай. Дама весьма сердита — никто не любит, чтоб его колдовским образом отрывали от дел.

— Ее душа и правда в шкатулке? — спросил Уэстфолл. Он поднял маленький, оправленный в серебро ящичек и потряс. Изнутри донесся визг и приглушенные ругательства.

— Теперь дело за тобой, — сказал Гермес.

— А что именно мне делать?

— Решай сам.

Уэстфолл поднял шкатулку и легонько потряс.

— Мисс Илит? Вы еще здесь?

— Сам знаешь, что здесь, непотребное ты животное, — отозвалась Илит. — Открой крышку, чтобы мне до тебя добраться.

Уэстфолл побелел и плотно придавил крышку обеими руками.

— О Господи! Гермес пожал плечами:

— Она сердится.

— Это ты мне говоришь? — сказал Трисмегистус.

— Но что я буду с ней делать?

— Ты хотел ее получить, — напомнил Гермес. — Я считал, остальное ты продумал.

— Ну, не совсем.

— Мой тебе совет: попробуй с ней договориться. Без этого не обойтись.

— Я, наверно, просто уберу шкатулку на какое-то время.

— Не стоит.

— Почему?

— Если за ящиком Пандоры не смотреть, то, что внутри, просочится наружу.

— Это нечестно!

— Я тебя не обманывал, Уэстфолл. Надо было знать, что в таких вещах всегда бывает подвох. Счастливо оставаться.

Он взмахнул рукой, чтобы перенестись прочь из комнаты.

— Помни, — воскликнул Уэстфолл. — Талисман у меня, я могу вызвать тебя, когда захочу!

— Не советую, — сказал Гермес и исчез. Уэстфолл подождал, пока рассеется дым. Потом повернулся к шкатулке. Мисс Илит?

— Чего тебе?

— Можно с вами поговорить?

— Открой ящик — поговорим.

В голосе ее звучала такая ярость, что Уэстфолл содрогнулся.

— Давайте немного подождем, — сказал он. — Мне надо подумать.

Не обращая внимания на ее проклятия, он прошел в дальний угол комнаты и сел думать. Однако глаз от шкатулки не отрывал.

Уэстфолл поставил шкатулку на ночной столик. Совсем не спать он не мог, но периодически просыпался и проверял, не ускользнула ли Илит; он очень боялся, что она сбежит. Ему снилось, что она поднимает крышку или что шкатулка открылась сама. Иногда он просыпался с криком.

— Послушайте, мисс, может, забудем это все? Давайте так: я вас выпущу, а вы меня не тронете. Идет?

— Ну уж, дудки, — отрезала Илит.

— Почему? Чего вы хотите?

— Возмещения за моральный ущерб, — сказала Илит. — Ты так легко не отделаешься, Уэстфолл.

— А что вы сделаете, если я вас выпущу?

— Еще не решила.

— Но ведь вы меня не убьете?

— Могу и убить. Это был тупик.

Глава 8

Пьетро Аретино немало удивился, когда в тот день 1524 года открыл дверь своего венецианского дома и увидел на пороге огненно-рыжего демона. Впрочем, нельзя сказать, чтобы он изумился — Аретино взял себе за правило ничему не изумляться.

Он был высок ростом, открытый лоб обрамляли такие же рыжие, как у Аззи, локоны. В том месяце ему исполнялось тридцать два, и всю свою сознательную жизнь он зарабатывал сочинительством. Его стихи, утонченные по форме и крайне разнузданные по содержанию, цитировались и распевались во всех уголках Европы.