Джеймс Кейбелл - Кое-что о Еве Страница 6

Ибо он был, все-таки, по своему величествен, тот кодекс, по которому эти болваны Масгрэйвы (которые делили с вами кровь, текущую в ваших жилах, но не разделяли ни одной мысли в вашей на удивление умной голове) совместно со всем остальным храбрым и глупым Личфилдом жили день за днем и уносили добродушное, ничем не омраченное самоуважение с собой в могилу. Этот кодекс не обходил стороной, насколько мог судить Джеральд, ни одной разновидности проступка или преступления, но он показывал вам каким образом, с подобающими и наиболее изящными жестами, по возникновении надобности совершить любое из них способом, предписанным для благородного южного джентльмена. Да, на самом деле, Джеральд понимал, что кодекс этот был довольно красивой идеей, чтобы с ней «поиграть». Быть джентльменом – это прекрасно, но в конце концов это всегда оказывалось фатально по той простой причине, что ни одна дама джентльменом не является.

Однако теперь именно бедный дьявол в библиотеке становился вовлеченным в опасную задачу поддержания внебрачных любовных отношений в Личфилде по законам благородных людей. Именно ему на ухо все еще очень милая, но чертовски навязчивая Эвелин будет каждый день снова и снова повторять, что она доверилась ему и отдала ему все. А сам Джеральд, который изящно предпочел отказаться от жизни, нежели нарушить этот ужасный джентльменский кодекс, был сейчас, безусловно, больше занят тем, чтобы стать квалифицированным волшебником.

Никогда не будет он снова сидеть и писать, окруженный книжными полками и погруженный в себя, потирая лоб или подбородок, почесывая голову или ковыряясь в ухе мизинцем, либо переваливаясь с одной ягодицы на другую, в многообразных попытках как-нибудь ускорить ход застопорившейся мысли. Он больше не застынет неподвижно, подперев подбородок (как правило, неприятно влажной) ладонью, устремив бессмысленный взгляд на ту или иную из фарфоровых либо бронзовых игрушек, которые он, как идиот, собирал, чтобы оживить вид своих книжных полок. Все эти нелепые упражнения, выполняемые последние несколько минут физическим телом Джеральда Масгрэйва, как мог видеть стоящий в отдалении Джеральд, явно не составляли заманчивого и здравого способа проводить вечер в этой несколько душной комнате.

Нет, теперь он навеки благополучно покончил со всей этой проклятой гимнастикой. Отныне только физическому телу Джеральда предстояло корчить эти дурацкие гримасы писательства перед сообразно безумной аудиторией маленьких слоников и собачек, попугайчиков и курочек, в этом совершенно милом юношеском устремлении окончить роман о Доне Мануэле Пуактесмском... Да, оставалось лишь пожелать бедному дьяволу получить радость от своего бремени! И более не имело никакого значения, что все, принадлежавшее Джеральду Масгрэйву, было довольно смешным. Так решил Джеральд, отворачиваясь и удаляясь от этой рыжей головы, склонившейся над беспрестанно скрипящим пером.

Часть II

Книга молнии

Дареному коню в зубы не смотрят

Джеральд спустился на девятнадцать ступенек вниз, и в полумраке обнаружил стоящего в ожидании рядом с оседланным конем еще одного молодого человека, с волосами такими же рыжими, как и у самого Джеральда Масгрэйва.

– Для того, чтобы ты мог быстрее свершать свое странствие к предназначенной тебе цели по дороге, где любят разгуливать женщины, – начал незнакомец, – я раздобыл для тебя коня.

Говорящий не был незнакомцем в полном смысле слова. Изучая магию, Джеральд уже имел дело с рыжеволосым Горвендилом – Лордом Предместий Антана.

И Джеральд сказал с благодарностью:

– Как это мило с твоей стороны. Даже если это просто дань уважения коллеге по искусству, это все равно весьма любезно.

– Любезности между коллегами по искусству обычно бывают обоюдоострыми, – отпарировал Горвендил, – а об эту можно порезаться глубже, чем ты можешь предвидеть.

– Однако же ты привел мне этого огромного сияющего коня, который не может быть не кем иным, кроме как самим Пегасом...

– Является или нет этот божественный скакун тем самым Пегасом, который уносит романтиков прямо к последней цели их мечтаний, зависит от всадника. Пророчество, однако, гласит, что Искупитель Антана и монарх, который воцарится в стране за пределами добра и зла после свержения Магистра Филолога, приедет верхом на серебристом жеребце, имя коего не Пегас, а Калки.

– Ага! – воскликнул Джеральд; он на мгновение задумался над тем, каким удивительным образом обернулось дело. Воцарение в Антане определенно не входило в его скоромные планы, но он сразу же понял, насколько более подобающим было бы, и как лучше подходило к его настоящим заслугам – въехать в Антан, не встречая сопротивления, в качестве его бесспорного наследника, на серебристом жеребце, воспетом в древних пророчествах, нежели в качестве просителя, умоляющего подать ему несколько слов.

– Все образованные люди, – сказал Джеральд, – должны уважать пророчества. Вот только действительно ли этого коня зовут Калки? Потому что, видишь ли, Горвендил, это, кажется, самая суть пророчества.

Горвендил ответил весьма парадоксально:

– Является или нет этот божественный скакун тем самым Пегасом, который уносит романтиков прямо к последней цели их мечтаний, зависит от всадника.

Джеральд решил, что понял изречение, улыбнулся и заметил:

– Ага! Теперь я тебя понимаю. Всадник и владелец любого коня, естественно, в праве назвать животное как ему угодно. Ну что же, прекрасно! Я назову этого коня Калки. Да, Горвендил, по зрелом размышлении, я принимаю трон Антана, несмотря на мои личные предпочтения и всю мою неприязнь к тщеславию и хвастовству, только ради того, чтобы пророчество исполнилось, ибо для пророчеств это всегда хорошо.

– Раз ты так решил, Джеральд, то после того как ты принесешь присягу, тебе остается только без промедления сесть на коня. И божественный скакун понесет тебя не по обычной дороге, но – так как он божественный – по дороге, которой шествуют в Антан боги и мифические существа.

– Разумеется, мне подобает путешествовать по дороге, предназначенной для высших классов. Тем не менее, я полагаю, это была бы прекрасная идея...

– Тем не менее, также, – сказал Горвендил, – в то время как ты разглагольствуешь здесь о прекрасных идеях, надо еще принести присягу; и более того, сейчас, на первой стоянке в Дунхэме тебя с нетерпением ожидает принцесса. Можно без преувеличения сказать, что она жаждет встречи с тобой.

– Однако же ты говоришь мне все более приятные вещи! – заметил Джеральд. – Теперь, когда я принял обязанности монарха и ответственность за все величайшие и наилучшие слова Магистра Филолога, мне – тому, кто фактически является царствующей особой – совершенно не подобает игнорировать принцессу. Между монаршими домами существуют дружеские отношения, которые необходимо поддерживать. Ужасные войны вспыхивали из-за того, что о таких дружеских отношениях забывали. Итак, веди меня вперед к этой нетерпеливой принцессе, но сначала назови мне обожаемое имя ее высочества!