Юрий Нестеренко - Крылья Страница 6

Впрочем, я от этого не страдала. Мне не разрешалось мешать отчиму, когда он читает или отдыхает, но в остальном дом и сад были в моем полном распоряжении. Включая, разумеется, и библиотеку. Когда я была слишком маленькой, то просто не доставала до полок и не могла натворить бед, а к тому времени, как подросла, мне уже внушили должное почтение к книгам. И все же в том возрасте книги еще не могли увлечь меня надолго, однако у меня хватало других развлечений. Уже сам дом с его высокими стрельчатыми окнами, широкой каменной лестницей, старинной громоздкой мебелью (монументальные ножки столов возвышались подобно колоннам), тяжелыми портьерами, за которыми было так удобно прятаться, потемневшими от времени картинами на стенах и башнеобразными напольными часами в гостиной казался мне огромным рыцарским замком.

А еще в доме был чердак, в чьем пыльном сумрачном чреве на протяжении нескольких поколений скапливался всевозможный хлам. Для меня это был неисчерпаемый кладезь сокровищ. Запах затхлости и нагретого солнцем дерева казался мне самым романтическим на свете. Я просиживала там часами, вытаскивая то старый плащ с завалявшейся в кармане монетой времен Паарна II, то потрепанный кожаный доспех с бронзовыми бляшками, то истертый гобелен со сценами охоты на твурков (от него поднималось особенно много пыли, и мне нравилось смотреть, как пылинки, сверкая, клубятся в луче солнца, падающем через небольшое полукруглое окно), то какую-нибудь домашнюю утварь, а то и вовсе предметы, назначение которых мне было неизвестно — как я потом узнала, среди них были и отслужившие свое небольшие орудия пыток.

Когда мне надоедало копаться во всех этих вещах, я усаживалась в массивное кресло без ножек или на окованный железом сундук и просто фантазировала; в своих мечтах я становилась то королевой в тронном зале, то предводительницей пиратов в заваленной трофеями капитанской каюте. Может быть, для роли грозной повелительницы мне и недоставало реальных подданных, но я с успехом заменяла их воображаемыми. Нередко я ложилась на живот возле самого окна, утыкаясь носом в пыльное стекло; я смотрела вниз на землю и взмахивала крыльями, и мне казалось, что я лечу…

Другим замечательным местом был сад. Кто-то из прежних палачей — дом не принадлежал семье Штрайе, он был собственностью Тайной Канцелярии и переходил от одного королевского палача к другому, — так вот, кто-то из предшественников отчима был страстным садоводом и проводил чуть ли не все свободное время, подравнивая клумбы, собирая вредителей и фигурно подстригая кусты и деревья. Однако отчим был совершенно равнодушен к этому занятию и позволил саду прийти в запустение. Надо ли говорить, каким подарком это стало для меня! Плитки аллеи, сквозь трещины и щели которых буйно пробивалась трава, были для меня дорогой к заколдованному замку, в джунглях буйно разросшихся кустов прятались свирепые северные дикари, а деревья, на которые я взбиралась, становились то мачтами адмиральского корабля, то сторожевыми башнями колониального форта…

В общем, мне никогда не было скучно наедине с собой. И, пожалуй, первой моей реакцией на весть о скором прибытии Ллуйора было что-то вроде укола ревности: как это — делить все мои богатства с кем-то еще? Но затем мысль о возможности заполучить товарища по играм наполнила меня радостным возбуждением, и я уже не могла дождаться, когда отчим привезет его.

И вот он стоит на пороге — бледный худенький мальчик в унылой, не раз штопанной одежде, с серой котомкой на плече. Его покойные родители хотя и принадлежали не к трущобной голытьбе, а к вполне почтенному ремесленному сословию, никогда не жили в достатке, а с тех пор, как его отцу-сапожнику проломили голову в пьяной драке, дела и вовсе пошли хуже некуда. Мать Ллуйора вскоре слегла и больше уже не встала; после ее смерти мальчику остались одни долги. Вы, может быть, ждете от меня рассказа, что отчим помогал своим дальним родственникам в то тяжелое для них время — но это не так. Он ими вовсе не интересовался. О незавидной участи Ллуйора он узнал лишь тогда, когда к нему обратилась тетка мальчика, исчерпавшая все другие способы пристроить сироту, не обременяя при этом себя.

Ллуйор, разумеется, был заблаговременно строго предупрежден отчимом насчет моей крылатости, но ему было не до дразнилок. Во-первых, он еще не пришел в себя после смерти родителей, а во-вторых, зная, что отдан в ученики к палачу, считал свое будущее ужасным и беспросветным. (Я, кстати, тогда еще не знала, в чем заключается профессия отчима.) Мать перед смертью строго наказывала сыну помнить о достоинстве его сословия и не смешиваться с голытьбой и попрошайками, но Ллуйор потом признался мне, что поначалу всерьез обдумывал идею сбежать и сделаться лучше нищим побирушкой, чем палачом. Он сказал, что отказался от этой идеи из-за меня… но, думаю, причина была другой: попав к нам в дом, он рассудил, что сбежать всегда успеет, а пока грех не попользоваться сытой и комфортной жизнью, какой он не знал с рождения.

Итак, несмотря на свое превосходство в возрасте и принадлежность к «сильному полу» (дурацкое выражение, которое, однако, долго казалось мне естественным), он был полностью деморализован. (А это мудреное слово — «деморализован» — я тогда уже знала! Вычитала из исторических хроник. «К четвертому часу баталии противник был полностью деморализован».) Поэтому Ллуйор практически без сопротивления согласился с моим лидерством. Думаю, мои крылья тоже сыграли тут свою роль. Когда я увидела его, то на радостях взмахнула ими — у меня долго сохранялась эта дурацкая привычка, прежде чем я научилась себя контролировать, — и он вытаращил глаза. Но не от гнева и не от страха, а от восторга. Я, впрочем, находила это вполне естественным и всегда считала, что тем, у кого нет крыльев, их сильно не хватает и что они мне просто завидуют. Во всяком случае, я не видела другой причины для их злобы. О злобе мне уже было известно — воспоминания о дне бегства из деревни практически стерлись, но мама в осторожных выражениях кое-что рассказала мне, когда объясняла, почему мне нельзя выходить за ворота. Тем не менее знание это оставалось абстрактным — я и в мыслях не допускала, что Ллуйор может испытывать ко мне какую-то неприязнь из-за крыльев.

Короче говоря, мы подружились. Вы можете сказать, что это было предопределено — дружба двух отверженных, крылатой и будущего палача, — но не забывайте, мы были маленькими и не задумывались над столь мрачными вещами. Нам просто нравилось играть вместе. Королева наконец заполучила себе подданного, а пиратская атаманша — боцмана.

Хотя, разумеется, не всегда в наших играх мы выступали на одной стороне; нередко я как кровожадный северный дикарь набрасывалась на Ллуйора, выскакивая из кустов, или он в качестве вражеского генерала атаковал мои позиции. Бывало, впрочем, что игра заканчивалась моим сердитым замечанием, что «генералы так не воюют», после чего следовала лекция с изложением основ стратегии и тактики, почерпнутых мной из исторической литературы, — изложением, естественно, очень наивным и часто совершенно ошибочным, но он слушал, забывая закрыть рот. Проверить он все равно не мог, поскольку в свои восемь лет все еще не умел ни читать, ни писать.