Алла Дымовская - Шапка Мономаха Страница 6

– Сейчас, сейчас, сынок, я на одну минутку еще задержу, и все. Видишь ли, Маша ложится в больницу. И надолго. Докурилась-таки. Там онкология, и она сильно боится, что ее путешествие в клинику – это билет в один конец.

– Сочувствую, – произнес Базанов. Ему и впрямь было жаль хорошего человека, никогда ему ничем не докучавшего, а одного только слова «онкология» он сам боялся как огня.

– Так вот, она очень просит тебя заехать к ней непременно сегодня, прямо в Протопопов переулок, на квартиру. Видишь ли, Маша хочет передать тебе свой архив. Ну тот, что остался от ее деда со времен еще Гражданской.

– Что?! Что, о Господи, что?! Тот самый?! – Базанов от восторга, не смея поверить в свое счастье, от неожиданности чуть не выронил трубку. – Тот, что вывезли из разграбленного Никольского? И мне, она хочет отдать мне? Там же подлинные рисунки князя Григория, даже, кажется, есть наброски иллюстраций к «Тарантасу»!

– Я не знаю, что там есть, Андрюшенька. Сам посмотришь. А только Маша сказала, никому не отдаст, одному лишь тебе. Ты непременно сегодня поезжай, завтра ее уж не будет. И там помягче, все же больной человек. Посиди, поговори. Она от души подарок делает.

– Что ты, мама! Ты даже не представляешь себе! Да я Марье Платоновне теперь по гроб жизни буду ходить обязанный! – крикнул в телефон Базанов, да еще причмокнул в поцелуе. – В семь вечера, как думаешь, ей удобно? А то, если нет, я и отпроситься могу.

– Думаю, удобно. Маша сейчас никуда не выходит. Да и нет у нее никого. Завтра в клинику я и твой папа Машу и отвезем. А ты сегодня поезжай.

Базанов дал отбой. Подпрыгнул на месте от счастливого ощущения свалившегося на него сюрприза, внезапного и даже какого-то чрезмерного. Такого везения на пустом месте в его жизни еще не случалось. Андрей Николаевич не стал даже ругать бессовестного поганца Дизраэли, который, уж конечно, не дожидался окончания телефонного разговора, как то положено порядочному псу с грязными лапами и брюхом, а перенес все чудеса окрестных луж прямо на незастеленный диван Базанова. Но что простыни? – простыни чушь, как и единственная перьевая подушка. А вот архив! На него Базанов раньше лишь облизывался, и все издалека. А после и вовсе выкинул из головы. Крымовой он был никто и на документы претендовать никак не мог. Он даже саму Марью Платоновну не сразу вспомнил. А в Протопопов переулок он не то что поедет – побежит, а если надо, то и поползет. Архив князя Гагарина того стоил.

Пока же предстояло идти на службу в министерство. Из Марьино да на метро с пересадками путь был неблизкий, но Андрей Николаевич даже и не пытался на ходу читать книжку, пусть интересную и не без труда взысканную на руки в библиотеке Минфина. А предавался мечтам и предвкушениям о вечернем визите. Как на его месте витал бы в грезах любой другой нормальный молодой еще человек, скажем, о долгожданном свидании с любимой девушкой.

Весь день Базанову не сиделось в кабинете. Две его сотрудницы, делившие с ним служебное помещение, Оленька и Степанида Матвеевна, видя его беспокойство, из сострадания взяли большую часть присланных из экспедиции бумаг на себя. Шла регистрация пенсионных фондов, и у Андрея Николаевича как у начальника именно пенсионного отдела работы было невпроворот. Но обещанный пряник в виде архива Маши Крымовой никак не позволял ему сосредоточиться. Хорошо хоть Степанида Матвеевна и тайно влюбленная в него Оленька всегда стояли на страже интересов родного и обожаемого, щедрого на поблажки начальника. А потому Базанов кое-как дотянул день до вечера и тут же по отбою помчался в Протопопов переулок.

Андрею Николаевичу всего-то отроду и было что тридцать четыре года, да за плечами Московский финансовый институт, да двухлетний срок беспорочной службы в стройбате писарем-учетчиком. И все – после диплома он ничего, кроме стен своего министерства, и не видал. И не очень-то желал видеть. Ростом не высокий, но не сказать, что низкий, худощавый, русые волосы вьются крупно, зеленые с серым оттенком глаза, острый нос с едва заметной горбинкой, Базанов в общем-то нравился женщинам. И в институте, и потом. Да только с ними было хлопотно. А лишних хлопот Андрей Николаевич не любил. Есть у него мама и старшая сестра, замужем за дипломатом в Индии, и с него женского общества довольно. А так – необязательные романы, предпочтительно мимолетные, лишь бы не мешали тишине в его муниципальной, выцарапанной у государства за заслуги квартирке, и лучшие друзья, с такой же некоторой придурью, и собака, и книги. А когда не хватало денег с зарплаты, Базанов, ничтоже сумняшеся, нанимался читать лекции при Финансовой академии в Центре коммерческого международного образования и тем пополнял временно свой бюджет. Собакам жилось при нем неплохо, книгам еще лучше, а сам Базанов, истратив приличную сумму на очередную нумизматическую прихоть, щеголял все в том же неприличном единственном костюме пятилетней давности, купленном еще мамой на семинаре в немецком Кобленце. Но он совершенно плевать хотел на свой внешний вид, хотя и уважал чистоту телесную и одежды, но фасонить нужным не считал. Впрочем, Андрей Николаевич и без того был хорош, для близких и друзей. Мнение всех остальных о своей персоне его интересовало мало.

Марья Платоновна и на самом деле оказалась плоха. Частый, захлебывающийся кашель бил ее беспрестанно, она и поздороваться толком не смогла. А Базанов пожалел, что явился с пустыми руками. Но тут же и осадил себя. Что мог он принести умирающей женщине? Ведь не бутылку же вина с цветами и конфетами, традиционный джентльменский набор для посещения досужих подружек. И он скромно вошел и сел – там, где жестом предложила ему Крымова. Марья Платоновна не стала откладывать дела в долгий ящик, сразу указала на коробку в углу ее гостиной комнаты – обычную коричневую картонку, кажется, из-под кубинских апельсинов. Говорить ей было трудно, и Базанов почти уверился в том, что надолго задерживаться в квартире ему нет необходимости. Крымова мало желала общаться и тем более выслушивать никчемные ободряющие утешения. Если и нужен был ей кто, то скорее священник для последней исповеди, а не чиновник средней руки с посторонним интересом. В комнатах, первой и второй проходной, царила почти голая пустота, видимо, Крымова не единственному ему имела что раздать перед последней дорогой. Базанов сказал некоторые необязательные слова, потом уже и обязательную благодарность, очень искреннюю и оттого прозвучавшую в смущении несколько сухо. А после, видя, что Марья Платоновна едва сидит перед ним на стуле и ей давно пора лечь, стал прощаться.

– Постой, – вдруг остановила его Крымова сквозь прорывающийся наружу кашель. – Постой, не то я забуду, а должна тебе сказать. Мой покойный отец когда-то смотрел эти бумаги. И вот он однажды в сильнейшем раздражении чуть не выбросил весь архив из-за какого-то «глупого письма»! А ведь Платон Лаврентьевич, папа мой, такой уж был ярый коммунист – дальше некуда.