Арина Воронова - Дети Брагги Страница 6

Из дальнего угла комнаты кто-то зычно икнул и подхватил запев Бьерна, сопровождая каждое «руби» ударом секиры по скамье. Лицо у пристроившегося к ним юнца стало ошарашенным и даже слегка испуганным, как будто он ожидал, что могучие асы вот-вот покарают дерзновенных за непочтение. Но никакая молния не ударила в придорожный кабак, вообще ничего необычного не произошло, только к Бьерну и проснувшемуся буяну присоединилось еще несколько голосов, среди них сына Эгиля, который к тому же отбивал такт ударами ножа по столу. С каждым ударом острие на полпальца уходило в грубые некрашеные доски.

Скагги не мог потом сказать, когда и откуда возник этот неприметный человек с лицом зауряднее не бывает и в самой заурядной одежонке. То ли сам сын Хьялти слишком был занят, будто затянут в распускающийся магическими костяшками на грязном столе водоворот судьбы-удачи, то ли человек этот ходил неслышно или соткался прямо из воздуха — Скагги, а сидел он лицом к входу, не видел, как он входил. Человек сидел в уголке, надвинув на глаза капюшон плаща, будто монах, о каких частенько рассказывали водившие корабли на юг купцы, сидел и тянул брагу. Человек явно присматривался к могучему дану (и немудрено, огромным ростом, шумным голосом, бездонной глоткой он явно привлекал к себе всеобщее внимание) и его товарищам, но, кажется, не спешил вмешаться в «ворожбу на судьбу», как назвал это Бьерн.

Руби, руби, секира, руби…

— Мой господин.

Человек тронул Грима за плечо, чтобы привлечь внимание поющего. Все так же Грим на каждом ударном слоге ударял в стол тяжелым ножом.

Руби, руби, секира, руби.

Сын Эгиля досадливо сбросил с плеча руку, и на указательном пальце незнакомца блеснуло вдруг серебряное кольцо.

— Господин, — окликнул его незнакомец снова.

Руби, руби…

— Уйди, — пьяно огрызнулся Грим.

— Грим… — незнакомец снова тронул крючконосого за плечо.

Руби…

Незнакомец повысил голос, чтобы перекрыть рев Бьерна и топот его собутыльников. Вот он склонился к Гриму, одна рука его поднялась, чтобы отбросить капюшон, и тут из тени выступило лицо. Не оборачиваясь, лишь привстав со скамьи — Скагги так и не понял, как это было проделано, — Грим махнул себе за спину, собираясь, наверное, отмахнуться от прилипалы: поскольку в замахе успел повернуть руку, отчего рукоять тяжелого ножа ударила незнакомца в лоб.

— Отойди.

Руби, руби, секира, руби…

— Но…

Грим вдруг неуловимо преобразился: черты подвижного лица застыли в каком-то странном не то волчьем, не то драконьем оскале, глаза из синих вдруг стали почти черные, а в углах губ выступила белесая пена. Сколько же лиц у этого человека, только и успел подумать Скагги, как Грим нанес молниеносный удар снизу вверх, удар, предназначенный для того, чтобы зарезать. Незнакомец легко избежал удара, отступив назад, но слегка оскользнулся на лужице кем-то пролитого пива, начал терять равновесие. Пытаясь обрести его вновь, он качнул тело вперед — качнул прямо на острие Гримова меча, который берсерк только-только успел подобрать со скамьи, прихватив левой рукой.

III

Инеистых великанов мощь гнет и мнет могучий Мьелльнир,Ты ж его мощь в размышленьях используй, себя проверяя,вызов бросая терниям брани и мыслям гнетущим.В сосредоточенъи, в принятьи решений руна скальдупоможет в защите и разрушеньи.Руна волшбы мысли врата открывает.Иль это мира иного врата?Как ни взгляни, все ж тяжесть ей имя.

Весной на севере ночи длинны и светлы, и не разобрать, когда фризская ночь переходит в день. На рассвете кормчие сотен отобранных у рыбаков и торговцев судов — одномачтовых шаланд, круглобрюхих когов, английских, норманнских и фризских длинных кораблей — без радости выбирались из одеял, чтобы уставиться в северное небо над последним из Фризских островов, как делали это каждое утро на протяжении вот уже почти месяца. Резкий ветер нагнал за ночь облака, и теперь на качающиеся у причалов или вытащенные на прибрежный песок корабли сыпалась мелкая паскудная морось. Кормчие видели зарю, занимающуюся над континентом, над островами, к которым временно пристало отправившееся в поход воинство христианских государей, над изрезанным крупными и мелкими заливами неприступным побережьем Йотланда.

Каждая бухта, каждый залив, куда бы ни пытались зайти воины Христовы, немедленно обращался в неприступную крепость, обрушивая на приближающиеся корабли град пущенных из пращ камней и подожженных стрел.

Наученные горьким уроком недельного штурма Данвирка, король Баварии Арнулф и английские государи Ательстейн и Этельред, к которым присоединился со своими воинами норманнский герцог Вильяльм по прозванию Длинный Меч, передвигались теперь по морю в надежде проникнуть в омывающее земли ненавистных викингов Норвежское море через горло Скаггерака.

Но вот уже несколько недель каждое утро кормчие, глядя на север, подставляли лицо встречному ветру. Угнездившиеся же в каждой бухточке язычники и предательские мели не позволяли пройти вдоль враждебного побережья на веслах. Кормчим было, по сути, все равно, застрявшее же на островах воинство скучало, тупо отстаивая молебны и выслушивая бесконечные назидания посланца папы из далекого Рима.

В самой большой из нашедшихся на этом жалком островке постройке затухал пир, начавшийся еще с утра. Или это было вчерашнее утро? — подумал Вильяльм Длинный Меч, мутным взглядом обводя лужи пролитого пива и храпевших вдоль стен и прямо под расставленными по левую и правую руку от него длинными столами рыцарей. Дом, судя по всему, принадлежал местному «синьору», как таких мелких владетелей называли теперь в родной и понятной Нормандии. Трус-синьор бежал, едва заслышав о приближении Вильяльмовых кораблей, — поспешил убраться на север, прихватив с собой все свое добро и домочадцев. Норманнам еще повезло, что фризы не смогли увезти с собой запасы зерна и весь скот, — не то флотилию Вильяльма (передовой отряд продвигающегося на север христианского воинства) ждали бы нелегкие времена. Остались и бочки с бурым пойлом, не знакомым потомкам норманнов, обосновавшихся пару десятилетий назад на европейских берегах. Похожее вкусом на пиво, это пойло оказалось много крепче привычного южного, и к тому времени, когда сгустились сумерки, ряды пирующих начали стремительно редеть. Теперь же, когда наступила непривычно светлая ночь, головы над блюдами с объедками можно было пересчитать по пальцам.