Дэвид Геммел - Друсс-Легенда. Легенда. Легенда о Побратиме Смерти Страница 61

— Я люблю тебя, люблю, — шептал Мишанек. — Пожалуйста, не умирай!

Вид у него был усталый, и Патаи захотелось утешить его. Он окружал ее заботой и любовью с того первого утра, как она очнулась в его доме, в Реше. Ей вспомнился яркий солнечный свет и запах жасмина из сада. Она знала, что бородатый мужчина, сидящий рядом, ей знаком, но никак не могла вспомнить, кто он. Это ее смущало. «Как ты себя чувствуешь?» — спросил он. Голос тоже был знаком, но в памяти так ничего и не шевельнулось. «Где же я могла его видеть?» — подумала она и тут же испытала второй удар, куда сильнее первого.

У нее не было больше памяти! Ужас, должно быть, отразился на ее лице, потому что мужчина нагнулся и взял ее за руку.

«Не бойся, Патаи. Ты была очень больна, но теперь тебе лучше. Я знаю, ты меня не помнишь, но со временем все наладится. — Он подозвал другого мужчину, маленького, хрупкого и темнокожего. — Это Пудри. Он очень беспокоился за тебя».

Сев в постели, она увидела слезы на глазах маленького человечка и спросила: «Ты — мой отец?» — «Нет, Патаи, я слуга и твой друг». — «А вы, сударь, не брат мне?» — спросила она Мишанека. Он улыбнулся: «Если ты так хочешь, я им стану. Но нет, я не брат тебе. И не хозяин. Ты свободная женщина, Патаи». Он поцеловал ее в ладонь, и его борода показалась ей мягкой, как мех. «Значит, вы мой муж?» — «Нет. Просто человек, который любит тебя. Возьми меня за руку и скажи, что ты чувствуешь». Она повиновалась: «Хорошая рука, сильная. И теплая». — «Ты ничего не видишь? Тебе ничего… не является?» — «Нет. А должно?» — «Конечно, нет. Просто в жару ты бредила, вот я и спросил. Видно, что теперь тебе гораздо лучше». И он снова поцеловал ей руку.

Так же, как теперь. «Я люблю тебя», — подумала она, вдруг опечалившись оттого, что должна умереть. Она прошла сквозь потолок и поднялась вверх. Звезды, если смотреть на них глазами души, не мигают, а тихо светятся, круглые, в огромной чаше ночи. А город кажется мирным, и даже вражеские костры вокруг украшают его, как мерцающее ожерелье.

Она так и не раскрыла до конца тайну своего прошлого. Кажется, она была чем-то вроде пророчицы и принадлежала купцу Кабучеку, но он бежал из города задолго до начала осады. Патаи помнила, как отправилась к его дому, надеясь оживить свою память. Там она увидела могучего воина в черном, вооруженного обоюдоострым топором. Он разговаривал со слугой. У Патаи неведомо отчего забилось сердце, и она укрылась в переулке. Воин походил на Мишанека, но казался более суровым и опасным. Она не могла оторвать от него глаз, испытывая очень странные чувства, потом повернулась и помчалась обратно домой.

С тех пор она больше никогда не пыталась вспомнить прошлое.

Но иногда, когда Мишанек предавался с ней любви, особенно если это происходило под цветущими деревьями сада, ей вспоминался воин с топором. Тогда она снова испытывала страх и чувствовала себя предательницей. Мишанек так любит ее, а она в такие минуты смеет думать о другом мужчине, которого даже не знает.

Патаи взлетела еще выше и понеслась над разоренной землей, над разрушенными селами и призрачными покинутыми городами. Быть может, это дорога в рай? Внизу показались горы, среди них — неказистая серая крепость. Патаи опять вспомнился человек с топором, и ее потянуло туда. В зале сидел человек громадного роста, с иссеченным шрамами лицом и злобными глазами. Рядом с ним лежал топор, принадлежавший прежде воину в черном.

Патаи опустилась в подземелье, в темную сырую темницу, кишащую крысами и вшами. Воин лежал там, покрытый язвами. Он спал, и его дух вышел из тела. Патаи хотела коснуться его щеки, но призрачная рука не могла ничего. В этот миг она заметила мерцающий контур вокруг его тела, дотронулась до света и сразу нашла его.

Он был одинок, и его снедало отчаяние. Она заговорила с ним, стараясь придать ему сил, но он простер к ней руки, и его слова напугали ее. Потом он исчез — очевидно, проснулся.

Патаи плыла по коридорам крепости. В пустой кухне дремал старик, и то, что ему снилось, привлекло ее внимание. Он провел несколько лет в той же темнице, что и пленный воин. Патаи вошла в его разум и заговорила с его грезящим духом, а после вернулась в ночное небо. «Нет, я не умираю, — подумалось ей. — Я просто свободна».

Миг спустя она вернулась в Решу и в свое тело. Боль захлестнула ее, и плоть сомкнулась вокруг духа, как тюрьма. Она почувствовала руку Мишанека, и все мысли о пленном воине рассеялись, как туман под солнцем. Счастье вдруг охватило ее, несмотря на боль. Он был так добр к ней, так почему же…

— Ты не спишь? — тихо спросил он, и она открыла глаза.

— Нет. Я люблю тебя.

— И я тебя — больше жизни.

— Почему бы нам тогда не пожениться? — внезапно севшим голосом выговорила она.

— Тебе бы хотелось этого?

— Я была бы… счастлива.

— Сейчас пошлю за священником.

Она нашла его на голом склоне горы, где свистал зимний ветер. Он замерз и ослаб, его била дрожь, и в глазах мутилось.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она.

— Жду смерти.

 — Так нельзя. Ты воин, а воин никогда не сдается.

— У меня нет больше сил.

Ровена села рядом и обняла его за плечи — он ощутил ее тепло и сладость ее дыхания.

— Найди их, — сказала она. — Отчаяться — значит потерпеть поражение.

— Я не могу преодолеть камень, не могу зажечь свет во тьме. Тело мое гниет, и зубы шатаются.

— Есть у тебя что-нибудь, ради чего стоит жить?

— Да, — ответил он и простер к ней руки. — Это ты! Так было всегда — но я не могу тебя найти.

Он очнулся в зловонном мраке темницы и ощупью дополз до решетки. Из коридора шел холодный воздух, и Друсс с жадностью вдохнул его. Во тьме за мигал факел, слепя  глаза. Друсс зажмурился. Тюремщик прошел мимо, и снова стало темно. У Друсса свело желудок — он застонал, к горлу подступила тошнота.

Опять показался слабый свет, и Друсс, с трудом привстав на колени, приник лицом к отверстию. Старик с жидкой белой бородой спустился на колени по ту сторону двери. Маленькая глиняная лампа давала мучительно яркий свет, и Друссу резало глаза.

— Ага, ты жив! Это хорошо, — прошептал старик. — Я принес тебе эту лампу и огниво. Пользуйся ими осторожно — это поможет тебе приучить глаза к свету. Еще я принес немного еды. — Старик просунул в отверстие полотняный узелок. У Друсса так пересохло во рту, что он не мог говорить. — Вернусь, когда смогу, — сказал старик. — Помни: зажигай свет, только когда тюремщика нет рядом.