Леди, которая любила лошадей (СИ) - Демина Карина Страница 62

И Василиса кивает в ответ.

Она понимает.

И только губы беззвучно шепчут:

- Спасибо.

Умирать не больно.

Больно выживать.

Открывать глаза, разлепляя склеившиеся веки. Делать вдох. Удивляться тому, что в театре, куда потянула сестрица, желая Демьяна поскорее окультурить, умирающий герой еще находил в себе силы чего-то там говорить.

И вправду герой.

А вот Демьяну и дышать-то больно. Но он дышит.

- Вот и ладненько… вот и хорошо, - этот профессионально-ласковый целительский тон заставил насторожиться. – Довезти до города довезете, только осторожно… и я поеду. Ангел мой, ты со мной?

- Куда ж я тебя без присмотра-то оставлю… - ворчливо отзывается ангел незнакомым голосом. – Только пусть о девочке позаботятся…

- Покой и сладкий чай. Много сладкого чаю. И шоколад. Тоже много…

…боль накатывает и накрывает с головой, однако против ожиданий сознания Демьян не теряет. Напротив, это сознание цепляется за явь, что репей за шкуру бродячего пса.

- Несите аккуратно.

Вещерский.

Он склоняется, и Демьян даже видит его, пусть глаза по-прежнему закрыты. Но все одно видит. Ярким алым пятном. На диво неспокойным… и главное, сказать бы, что он, Демьян, живой, а стало быть, вытащат, пока пламя не прорвалось, но из глотки только клекот и вырывается.

- Ты того… - Вещерский говорит. – Не вздумай помереть! Тебе еще жениться, как честному человеку…

Жениться Демьян не против.

Совсем.

Только…

- Если помрешь, меня Марья точно из дому выгонит. Или разведется… а тятенька, если она разведется, выпорет. Ну или на Севера спровадит, каторгу стеречь.

Это он зря.

Нельзя Вещерскому на Севера с его неуемною натурой. Он же стеречь не усидит, примется каторгу реформировать на современный лад и весь порядок порушит.

- А я, между прочим, холода страсть как не люблю.

Погрузили.

Везут.

Даже аккуратно, сколь можно в таком состоянии. И Демьян совсем уж расслабился.

- Сдохнешь, - это шипение пробивается сквозь боль. – Все вы сдохнете! И ты, и она…

- А ну тихо! – голос перебивает тот, другой.

Он резок.

Зол.

- Ненавижу…

Правда. Ненависть яркая, но странно, разве Демьян в ней повинен? Что он сделал, чтобы заслужить такую? Разве что…

- Цыц, если опять по башке получить не хочешь, - конвоир не злой, но сторожкий, что хорошо, ибо Нюся все еще красива. Наверное. А красивые женщины опасны.

Остановка.

И время замедляется. Со временем вовсе творится нечто донельзя странное…

- …невозможный вы человек, Демьян Еремеевич… - голос разбивает тишину, возвращая время на место. – Вот казалось бы, жили бы себе, отдыхали бы, как велено. Но нет же, неспокоится вам. И чудо, просто чудо, что рядом с вами Константин Львович оказался… видно и вправду вы еще нужны Господу…

Его трогают.

Поднимают. Снова несут. Надо сказать, чтобы не смел больше экспериментов своих ставить.

- …ваша придумка? – второй уже знакомый голос раздается слева. – Изрядно, изрядно… а главное до чего умело вплетено в энергетическую структуру. Действительно получилось искусственное ядро…

Дальнейший разговор не понятен.

То есть отдельные слова Демьян понимает и весьма неплохо, но вот в целом смысл ускользает. Пускай. Сознание тоже.

Почти.

- …ваша работа по сочетанию тонких материй…

Ерунда какая.

Главное, чтобы эти, вдвоем, не додумались до чего-нибудь совсем уж непотребного. Ему еще жениться… эта мысль окончательно примирила Демьяна с нынешним его положением, и сознание таки ускользнуло в спасительную бездну беспамятства.

Глава 34

Черники не было.

Не сезон.

Вот смородина уже появлялась, что красная, что черная, что полупрозрачная белая. Правда, одинаково безвкусная, магией подпитанная.

Клубника.

И земляника.

Крупная глянцевая черешня. И даже, при желании, малину сыскать можно было бы. А вот черники – нет. Рано еще, барышня. Так Ляля сказала, глядя с какою-то непонятной жалостью. С чего бы Василису жалеть? Она, Василиса, цела и здорова, голова и та уже не кружится, разве что самую малость.

…черники бы…

Не сезон.

Ягода лесная, вот никто силой ее и не подстегивает. Так что погодить придется. Или заменить. Но чем заменишь? Смородиной?

Земляникой?

Василиса пыталась. Но выходило не то, не так… не такое, как должно. И эта вот мелочь донельзя раздражала, заставляя вновь замешивать тесто. Пальцы мяли масло, смешивая его с мукой и сахаром, и, пожалуй, чересчур уж сильно, вымещая на нем, на тесте, накопившуюся злость.

- Если ты будешь и дальше печь в таком количестве, я точно растолстею, - сказала Марья. Она вот смотрела без жалости. – И вообще… может, прогуляемся.

- Не хочу.

Масло таяло, что плохо. И надо бы остановиться, да и тесту отдых на леднике не помешает, чтобы оно, тесто, успокоилось, отлежалось. И Василиса смахнула пот со лба.

- Хочешь или нет, а надо, - Марья сунула палец в крем, которого еще с прошлого раза осталась половина медной кастрюли.

Поспешила Василиса.

Неверно рассчитала. А подобного с нею не случалось… да никогда-то не случалось! И главное, что теперь вот думай, то ли новый крем готовить, то ли этот использовать, а он с кислинкою, тогда как Василисе хотелось попробовать ванильный и сладкий.

- Вещерский сказал, что опасность для жизни миновала, - Марья облизала крем и снова сунула в кастрюлю палец. И ведь сказано было, что крем есть надо ложкою. – И что в себя он уж три дня как пришел… и вообще…

Василиса вздохнула.

Она… знала.

Рассказали.

Еще вчера.

И позавчера тоже. И все ждали, что она, Василиса… что? Бросится в город? К человеку, который… едва не погиб из-за нее? И совершенно точно погибнет, если она, Василиса… Если…

- На, - Марья протянула платок. – В глаз соринка попала, да?

- Да.

- Тогда надо ее убрать.

Ее платок пах духами и ванилью, которую Марья обычно на дух не переносила, если, конечно, не в булках. В булках – дело другое.

И…

- Спасибо.

- Собирайся, - Марья снова ткнула пальцем в крем. – И пирогов прихватим, а то и вправду… новые ставить некуда будет.

- Я… когда нервничаю… успокаивает.

- Судя по тому, что ставить их и вправду некуда, ты должна быть очень спокойна, - Марья позволила себе улыбнуться. – Но взять возьмем. Не нам же одним толстеть…

- Я… боюсь, - сказать это получилось не сразу. Слова будто застряли в горле. – А если… проклятье… я не хочу, чтобы он умер из-за меня. Чтобы еще кто-то умер из-за меня. И вообще… я… хочу, чтобы все были счастливы, чтобы…

Василиса подняла руки. По пальцам стекало растаявшее масло, а к ладоням прилипла мука. И батистовый платок пропитался этой вот смесью.

- Я просто подумаю, что… и как… и если снова… если вдруг… может, у нашей прабабки и получалось справиться с этим, но я… я не хочу стать причиной…

- И поводом, - Марья просто обняла и сказала на ухо. – Дорогая, если что я и поняла после десяти лет семейной жизни, так это то, что не стоит вставать между мужчиной и его подвигом. Если мужчина хочет свернуть шею, он все одно найдет способ. Поэтому давай просто не будем спешить, хорошо?

Василиса кивнула.

- В конце концов, дай себе шанс разобраться, - и, вздохнув, Марья добавила: - А мне простить этого засранца…

- Ты еще не…

- Нет, конечно. Одно дело в оперу не явиться, и совсем другое позволить какой-то идиотке себя убивать! – в голосе Марьи прорезался лед. – Это надо было додуматься… бомбы у них… будто больше некому эти бомбы искать. Конечно, я еще его не простила. И не могу без веской на то причины.

На сей раз вздохнули обе.

- А когда я нервничаю, - добавила Марья, - я ем. И много… и, в общем, собирайся.

О том, что он не умер, Демьян пожалел почти сразу после того, как сознание вернулось в тело, а с ним и боль. Тягучая. Выматывающая. Она выпивала его до дна, и даже там не отпускала.