Оксана Демченко - NZ Страница 63

— Это неслыханно, — звонко возмутилась Гюль, что-то сотворила с пространством, первый раз используя свой статус габута. — Это клевета!

Силовой канал экскурсии обрубился в замкнутую дугу — и музейная моль заткнулась на полуслове, налетев на свежесозданную стену. Я отползла в стороночку и насладилась редким зрелищем: Гюль гневается и громко вещает, одна и без всяких там подпорок для самостоятельности — ну, вроде меня. Ей идет. Она сразу делается действительно красивой. Прямо-таки шикарной. Царственной даже.

— Вся ваша Тролловая коллекция не стоит ни единого взгляда, это бесконечно вторичное, подражательное и бездушное копирование, а порой прямой, не прикрытый намеком на вдохновение, плагиат, — бушевала Гюль, одновременно прилаживая могучую пырскую цепь на свое тонкое запястье. — В нашем белковом мире не так много рас и мастеров, еще способных сказать свое слово в искусстве, не опасаясь сравнений с древними, модными и общепризнанными. Пыры уникальны в этом отношении. Третий сезон их эмо-стиль поражает воображение тех, у кого есть воображение, а это — не вы! Нарочито грубая обработка части поверхности, эффект ковки и пайки по древним технологиям открытого пламени, гравировка и чеканка — ручная в самом полном смысле! И главное: настройка под владельца, если он достоин такой настройки.

Гюль презрительно отвернулась от остолбенелой экскурсии. Ловким движением распустила волосы, с утра убранные в плотную сетку на затылке, темную, без единой блестки. Змейки кос оплели Гюль целиком — до колен, как в день нашего знакомства. Они волновались и чуть вздрагивали.

Рука с браслетом, горящим алым и золотым, медленно поднималась до уровня лица, ладонь танцевала, как пушинка на ветру. Гюль улыбалась с закрытыми глазами и шептала.

— Радость.

Браслет обвился змеей, текучей и гладкой, оброс искристым ореолом ворсинок. Покупатели, которые до того свободно бродили по ярусу, стали оглядываться и сбиваться в стадо, жующее сопли зависти.

— Гнев.

Браслет затвердел, с опасно-сухим щелчком вырастил шипы. Гюль, по прежнему не открывая глаз, исполнила несколько сложных выпадов, напоминающих сразу и танец, и боевую тренировку.

— Влюбленность…

Гюль сменила ритмику движения, превратив его в мягкий, крадущийся шаг, косички волновались, вся фигура стала гибкой и трепетной, как травинка на ветру. Гюль замерла, приоткрыла глаза, чтобы смотреть в упор на огромного, как сказочный орк, человека. Ему навигаторша подарила очень долгий взгляд, затем медленно протянула руку, вздрагивающую так, словно в ладони бьется сердце — и браслет стек в ладонь, и стал золотым сердцем.

— Гюль, ты блин — гейша, — прошептала я.

— Гюль, — прорычал орк, поцеловал запястье, перевернув лодочку ладони и приняв сердце-браслет, чтобы немедленно его вернуть на ту же руку. Ткнул в золотую цепь и буркнул по-хозяйски: — Вдохновение.

Браслет раздался в ширину и охватил руку сплошным узором от запястья до локтя. Гюль порозовела и заморгала. Орк гулко бухнул себя кулаком в грудь.

— Бмыг. Проглоти меня губр, если я смогу хоть что сваять без достойного ужина. Надо шлем обмыть, да?

Гюль порозовела еще плотнее и покорно кивнула. Если судить по горячей темноте раскрытых во всю радужку зрачков, мастер мог рассчитывать не только на ужин. Его самым настоящим образом обожали…

— Так, так, — забормотала я, старательно перерывая в голове данные по происшествиям. — Надо мне бежать, там драка в отделе приема претензий. Гюль, я одна управлюсь. Слышала?

Ни фига она не слышала. Так и стоит, продолжая что-то танцевать кончиками пальцев, трепеща ноздрями и неотрывно глядя на орка. Сам орк мотает на палец косичку, сопит и молчит, как бревном по черепу стукнутый, вон — взгляд не фокусируется. Гюль вздрогнула, очнулась, встала на цыпочки и шепнула пыру в ухо нечто важное. Румянец сполз с её щек…

— Вдохновение, — проревел пыр с прежним энтузиазмом. — Туманность, не туманность, все одно. Полетели на Эльб? Знатные скалы, можно интересно лазать. И дур, — он с ненавистью уставился на экскурсию, — нет. Холодно там.

— Полетели, — отозвалась Гюль, восстанавливая золотистость кожи.

Я услышала её ответ в голове — потому что она уже так вырубилась, что не отличала прямую речь от словесной… И пошла за пыром, как на привязи. И чихать ей сразу стало на обязанности габута, на весь тутошний бардак со стразами и на подругу, — то есть меня.

Это было немного грустно. Вдруг я ощутила приступ одиночества. Первый раз за время пребывания в универсуме стало холодно и грустно. Толпа — она иногда угнетает. Тем более такая, составленная из многоцветных стад коров и овец, обремененных средствами и ограниченных в чем-то более важном по моему личному счету ценностей.

— Ну, вам же хуже, — мстительно пообещала я всем сразу, слепо глядя в пространство.

И поперла улучшать себе настроение в отделе претензий. Что может быть круче скандала, если на душе слякотно? Большой скандал!

Претензии принимали в исключительно гладко отлаженном автоматическом режиме. Даже самая тупая корова оформила бы все за одно движение непрерывно жующих челюстей. Разумные не справлялись. Они вообще не смотрели по сторонам: для половины, а то и больше, это было невозможно. Напялили на лицо непроницаемые очки, вклеили в глаза линзы, завесили лица целиком какими-то гибкими штуковинами — и потребляли бестолковый информационный шлак. Натыкались друг на друга, упирались в габаритов и ощупывали их, недоумевая. Роняли вещи и бестолково вставали на колени, хотя в толпе это — верное увечье. С десяток молодых дрюккелей в серых хламидах пытались оберегать порядок. Ребят было жалко. Вероятно, они тут проходили социальную адаптацию, совсем как Билли. Потому что смотрели на толпу с отчаянием, жались друг к другу и от напора наглости — робели. А когда осознавали, что для придурков нет святого даже в квиппе — впадали в ступор.

Я почесала морфа. Он встрепенулся и быстренько соорудил из себя добротный рупор-матюгальник.

— Габбер Сима, — громогласно сообщила я. — Правила приема претензий обновлены. Кто заступил за линию, лишается шмоток и выдворяется в универсум. Кто облокотился о габарита, выдворяется в универсум. Кто толкнул соседа своего… ну, вы уже поняли. Сейчас пойдут и подадут претензию те, у кого красные вещи. Десять секунд на оформление. Раз!

Народ поскидывал очки и тряпки с лиц и морд, проверил и уточнил по справочникам цвет того, что надо сдать — и затоптался. Кто-то спрашивал, как быть, если оно само зелёное, но в красный горошек? Самые умные ёрничали по поводу корректности понятия «красное». Гул рос.