Андрей Валентинов - Созвездье Пса Страница 63

Нас ждут. Тамара Ивановна, как всегда, приветливо улыбается. Для нее мы

— дети малые, дети неразумные. Наверное, четвертое, а то и пятое поколение археологов, приносящих сюда находки. Добрый день, а вот и мы!..

Нас угощают абрикосами, и мы вываливаем на стол нашу скромную добычу. Одна, вторая, пятая…

Само собой, денежки счет любят. Эх, Луку бы сюда! Впрочем, лучше не надо, не выдержало бы сердце заслуженного нумизмата. Ну, вроде все, можно составлять акт.

Пока Д. корпит над актом сдачи-приема, я сую свой все еще любопытный нос в груду коробочек на соседнем столе. Ух ты, да это же светильники, черно-лаковые, с узорами! Боже мой, Аттика… Малая Азия… А этот откуда, неужели местный? Тоже неплохо. Экое богатство! А что там на коробочках написано? Грине-вич Константин Эдуардович… Это двадцатые. Белов… Уже попозже. А вот уже добыча Слона, совсем свежая.

А это чьи? Лепер Чернолаковый аттический светильник уснувшим птенцом застывает в руке. Лепер… Профессор Лепер, преемник Косцюшки, толковейший археолог, не давший загубить наследство бородатого поляка, сотрудник Русского Археологического института в Константинополе. Копал в Палестине, Малой Азии, Болгарии… Ему повезло меньше, чем остальным. Он дожил до того дня, когда его мир перестал существовать…

…Ноябрьский ветер провожает последние пароходы защитников Крыма. Впереди у них — Варна, Стамбул, Галлиполи, Бизерта. У тех, кто остался, впереди ничего нет, от Симферополя уже спешат дивизии победителей. Все кончено. День Гнева наступил. Седой старик, бывший профессор бывшего университета, бывший редактор, бывший директор музея, водивший когда-то государя императора по херсонесским раскопам… Старик стоит на обрывистом берегу мертвого города и смотрит вслед уходящим кораблям. Револьвер у виска.

Все…

Монеты давно оприходованы, и Тамара Ивановна привычно сетует на здешние беды. Места не хватает, сотрудников мало, те, кто поопытнее, уже на пенсии, молодых не заманишь на такую зарплату, а ей самой уже ckodo на заслуженный отдых. А что будет с фондами? Передать некому, хотя бы инвентаризацию успеть завершить…

Доедаем абрикосы и откланиваемся. Д. вздыхает — страшный призрак самостийности не дает ему покоя.

Рабочая тетрадь. С. 33.

… 12.30 — свеча погасла.

Результат: свеча горела не менее шестнадцати часов. Борис уточняет, что менее. Значит, менее шестнадцати часов, но более пятнадцати.

Борис считает, что ничего особенного в этом нет.

Опыты с компасом.

Проводились с 13.30 по 14.15. Жара, легкий ветер, освещение яркое. Рост отклонения контура по сравнению с первоначальной величиной:

«Базилика в Базилике» — 20 градусов.

Базилика у колокола — 20 градусов.

Крипта — 25 градусов.

Отклонение «контура» Крипты от N — 45 градусов.

Примечание: завтра полнолуние, возможно, эти отклонения близки к максимальным.

Предложение: поглядеть на Крипту ночью, когда луна будет высоко (после 23.00). Провести также экстрасенсорные наблюдения.

Лука встречает меня радостно. Не сходя с места и не дав мне умыться, наш тюлень принимается читать свое новое произведение. Судя по кислому виду Буратины, заключаю, что он с очередным опусом тюленя уже ознакомлен.

Выбив три минуты и кружку воды, привожу себя в относительный порядок и отдаюсь в распоряжение Луки. Тот усаживает меня на нашу скамейку у заглохшего источника к приступает.

…Тра-ля-ля-ля-ля, а потом тра-ля-ля, и траля-ля на кушетке и еще траля-траля. Ля!..

Читает тюлень неплохо, с настроением, удачно интонируя в нужных местах. Это уже не какое-то там стихотворение — целая поэма. Жаль, напечатать не придется! Даже ежели самое важное заменить точками, все равно — не выдержит бумага, испепелится. А в общем круто.

Хвалю в меру, предупреждая о необходимой осторожности при обращении с текстом. Нашим дамам сие читать не стоит — этак можно и без экспедиции остаться, разбегутся по всему Крыму. Разве что Ведьме Манон… Впрочем, этим Ведьму не проймешь.

Лука меня успокаивает — поэма нужна ему для обработки дам со стороны. Оказывается, тюлень затеял поход в Урлаг. Куда?!

Лука, Лука! И в наши лучшие годы ургуянки были для нас недоступны. Эндогамия — обычай примитивных племен. Согрешивших торжественно съедают в присутствии Великого Бобра — под бубен. Лишь однажды, во времена былинные, наш чудо-богатырь Берлага умыкнул ургуянку прямо с раскопа, схватил в охапку, успел добежать до Казармы, прежде чем дикое племя настигло смельчака. Преизрядная тогда случилась баталия!.. Впрочем, попытка не пытка, подобные строчки могут сбить с копыт даже этих язычниц…

За самого тюленя я не боюсь — бегает он, как ни странно, неплохо, ежели приспичит, конечно. -Ладно, Лука, ни пуха! Отведай ургуятины!

…Ургуятины, медвежатины, дикарятины — землепроходец, конкистадор, Ермак, Хабаров, Атласов, Кортес, Писарро, Коронадо…

Солнце уже начинает склоняться к западу, жара постепенно переходит в мягкое предвечернее тепло, камни базилик теряют ослепительный дневной цвет, медленно покрываясь серой краской. Лука и Буратино отправились своим обычным маршрутом в Камыши, а мы с Борисом, отоспавшиеся и повеселевшие, сидим, за колченогим столом и пьем чай со знаменитой херсонесской мятой, той самой, что растет там… где и было сказано. Чай с мятой — верное свидетельство, что у нас гости. И вправду, рядом с нами сидит Маздон и угощается купленными утром пряниками.

Наш фотограф тих. С нами он обычно не шумит и не проклинает извечных своих врагов — маздонов, проклятых коммунистов, лавочников и начальника отдела кадров Петрова. Это спектакль для посторонних, в нашем кругу Маздон разговаривает на вполне чело веческие темы. А что такое человеческая тема для фотографа? Понятное дело, фотографии.

Маздон вздыхает — работать с каждым месяцем труднее. Бумага, пленка, проявитель, фиксаж. Пока добудешь, пока выпросишь… И бумага теперь не та. До войны фотобумагу делали на серебре, а еще раньше на золоте, поэтому старые фотографии живут вечно, сохраняя неповторимый зеленоватый или коричневатый оттенок. А какие тогда были негативы! На стекле, ясное дело. А эмульсия!..

Вспоминаю фотографии, где запечатлен Косцюш-ко. Маздон бывал в местном фотоархиве и подтверждает — раньше здесь умели снимать. Какая тут была лаборатория! И куда все делось? Теперь в лаборатории здешней и пленку проявлять опасно, вода то и дело кончается. А вещи снимать — это только дома, здесь разучились.

…А ведь через неделю нам уже уезжать! Мысль эта приходит первому Маздону. Неужели уже через неделю? Вторник, пятница, снова вторник… Да, точно! Ну и быстро же дни летят!

…И этот месяц пройдет, и это лето пройдет, и этот Херсонес пройдет — скоро, скоро, навсегда, тенью, ночным болидом, призраком среди желтой травы…