Елена Ларичева - Тара Страница 63

... Девочка постепенно прижилась в деревне. Со всеми бабами ходила колотить лён, участвовала в ремонте сельского клуба, в который по весне въехал на тракторе пьяный Лёнька Кожакин. И трактор разбил, и стену своротил, и сам чуть не убился. Теперь ещё и под суд пошел...

Клуб лето простоял открытым всем ветрам, пока местная молодёжь, пропадая со скуки, не поставила ультиматум председателю - или у нас в Красной Победе будет достойный клуб, как в соседнем колхозе, или переберёмся в город. Председатель покряхтел, помялся, но материалы на ремонт выделил.

За лето парни поменяли прогнившие, и поэтому так легко поддавшиеся напору трактора брёвна, постелили новые полы, чтобы танцевать можно было без устали. А женскому населению колхоза пришлось красить стены, вешать занавески. Тара вместе с Лёшкой, колхозным художником, рисовала плакаты. Вернее, Лёшка писал тексты, накидывал карандашом карикатуры и агит-рисунки, а Тара, которой было поручено самое ценное - кисточки и гуашь, старательно раскрашивала получившиеся картинки...

До исхода сентября удалось перезнакомиться со всеми деревенскими, наладить отношения, с кем-то из молодёжи даже подружиться. Вот только хромой цыган Яшка портил настроение. Он сторонился девочки, при встрече сплёвывал через левое плечо, а вслед ей творил крестные знамения. Над дедом посмеивались, признавали идеологическую незрелость калеки и даже разбирали на партсобрании. Яшка молчал, сердито сопел, но внятно объяснить причины неприязни не мог. Тара сама начала побаиваться покалеченного цыгана, обходить его стороной.

Но видно судьба ратовала за разговор между этими двумя. Момент такой наступил, когда хромой заявился среди дня в клуб вешать на лампочки плетёные абажуры.

Девочка, облюбовавшая это безлюдное в разгар рабочей смены место, сидела за печью, размышляла о себе, прислушивалась к своим чувствам, ставила опыты, пробуя новую силу. У неё стало получаться приподнимать с пола пылинки и мелкие клочки бумаги (а, может, она так махала руками, что поднимала ветер...), подманивать из норки мышонка (или он на крошки выбегал?)...

Заслышав тяжелые шаги и стук костыля, Тара встрепенулась, вжалась в угол между бревенчатой стеной и свежевыбеленной печкой. Не заметил бы, убрался бы восвояси. Но Яшка, пока не видя девочки, пододвинул табурет под первую лампу, помогая себе костылём, вскарабкался наверх и, в любой момент грозясь рухнуть вниз, принялся прилаживать к сиротливо болтающейся на проводе лампочке ажурную ивовую юбочку.

Только немалым трудом спустившись вниз и присев передохнуть, он заслышал шевеление за печью.

- Эй, кого нелёгкая носит, покажись! - одышливым голосом спросил он.

Тара поняла - прятаться смысла нет, и вышла. Дед Яшка брезгливо поморщился. Опять эта бесья выродка - белокурая, узкоглазая, грациозная, точно дикая кошка и опасная, как заползшая в ботинок змеюка.

Тёмное от загара круглое лицо Яшки сморщилось, точно цыган съел полведра клюквы. Убрав со лба нечёсаные седые патлы, он тяжело плюхнулся на скрипнувший стул, опёрся руками на костыль, словно приготовившись обороняться в случае чего. Чёрные цыгановы глаза упёрлись в сторону от Тары, в украшенный пёстрыми плакатами простенок между окнами.

- Почто заявилась, бесовка? Не будет тебе здесь поживы! - низким голосом забубнил он.

На его освещённый солнцем щеке Тара разглядела старый шрам - белёсый, выпуклый. Вокруг шрама собрались морщинки, и оттого лицо ненавистника казалось ещё более неприятным. Синюю засаленную рубашку украшали заплатки на локтях. На шее на чёрном шнурке висел деревянный крест.

- Бесово отродье, приживалка! - продолжал он.

- Я не бесовка, и не приживалка. Я работаю в колхозе! - не очень твёрдым голосом она принялась защищаться. - Кто дал вам право меня в чём-то обвинять?

- Бесовка! - гнул своё Яшка. - Они без креста, - махнул он в сторону окон, очевидно, подразумевая остальных колхозников, - они церковь порушили, святотатцы. Сено теперь хранят! - он аж пристукнул костылём от негодования. - Они не знают, кого к себе пустили! А цыган Яков знает. Дед крещёный, не партийный, не идейный. Дед видел, как ты сюда шла, и в тот же день иконы над всеми окнами и дверями повесил, кол осинов под калиткой зарыл. Ночью не сунешься, а днём у тебя сил не будет!

- Вы так уверены? - девочка чуть не задохнулась от возмущения. У этого суеверного глупого старика хватает наглости её обвинять. Прямо как у Жирной Зои! Точь в точь!

Вспомнилось перекошенное от ужаса лицо воспитательницы. На душе полегчало. "Если надо будет, его я ещё больше испугаю!" - пришла холодная расчётливая уверенность.

А Яшка сидел гордо, тоже успокоившись, не пугаясь бесовки и даже слегка повернув голову в её сторону, по-прежнему не встречаясь с ней взглядом.

В избе было тихо. Из-за толстых стен тоже не долетали посторонние звуки. Тара почувствовала себя неуютно. Что-то тёмное подкралось к краю её души, привстало на цыпочки и осторожно выглянуло в мир. То тёмное, что изменило её внешне и внутренне, запретило называться Машей и подарило странную силу. За окном покачивали ветвями позолоченные осенью берёзы. Играло в прятки среди мелких тучек квёлое солнце. Оно словно почувствовало тот тяжелый взгляд, в испуге спряталось, добавив миру серых тонов. Дед Яшка тоже ощутил взгляд, хмыкнул, закряхтел, вставая.

- Уходила бы ты отсюда. У тебя дорога на лбу написана, - пробормотал он, безжалостно таща стул по свежевыкрашенному полу ко второй лампочке.

Закрепив ещё один абажур, он, припадая на левую ногу, глухо стуча костылём, вышел вон, оставив тысячи вопросов толпиться, кричать, перебивая друг друга в голове чужачки.

- Глупец! Дурак старый!

Не сумев справиться со своими чувствами, Тара вскочила, схватила со стола банку ярко-красной гуаши и изо всех сил запустила в стену. По выкрашенным в светло-желтый цвет брёвнам расползлось несимпатичное пятно.

- Интересный способ рисовать! - донёсся до неё насмешливый голос Лёшки.

- А что он ко мне пристаёт? Какая я ему бесовка?! - раскрасневшаяся от стыда и возмущения Тара выбежала на свежий воздух из внезапно ставшей тесной избы, хлопнула дверью так, что дрожь пробежала по всему срубу, встревожив в погребе мышей, а на чердаке - воробьёв.

... Осенние ветра набирали силу. Отмазки больше не работали. Председатель настоял, чтобы девочка ходила в школу.

- Хотя восемь классов ты закончишь! - заявил он, по этому случаю зачастив в избу Настасьи под предлогом опеки над девочкой.

Приходилось вставать вместе с Настасьей, ежась от холода в остывшей за ночь избе, умываться холодной водой, давясь, закидывать в спящий желудок кажущуюся безвкусной еду. Потом одеваться и выпрыгивать в тёмное промозглое утро, чтобы с двенадцатью такими же, как она, детьми тащиться по бездорожью в соседний колхоз. Там и находилась школа, одна на семь деревень.