Дмитрий Гаврилов - Дар Седовласа, или Темный мститель Арконы Страница 63

Порой ему слышалась тихая незатейливая мелодия, человек подпевал ей, складывая то балладу, а то и колыбельную. И сумасшедший, он сам баюкал свою мечту, упиваясь мгновениями покоя.

— Но как же пробудить тебя, моя спящая княжна, чтобы вновь ощутить близость заманчивого локона над маленьким терпеливым ухом, щекотание вызывающе пушистой русой косы? Что сделать мне, дабы испить из чудесных чистых источников этих очей? Как долгожданный яд, утром и вечером, ночью и днем…

А сон рано или поздно обрывался, рассудок вступал в свои права, и снова была Явь, ничем неотличимая он Нави.

— Только пытливый ум рождает героев из толпы тех, кто живет чужим умом. Порядок, особенно государственный — это всегда стеснение свободы. Но и свобода не может, однако, быть полным безвластием. А власть в своем вечном стремлении попрать чью-то свободу далеко не так умна, какой себя мнит. Разум — свойство вольных, — так рассуждал Ругивлад, покачиваясь в седле.

— Свобода, Разум, Власть, Любовь, а вместе — это Воля. И не советую, о волхв, я с этой Волей спорить! — нараспев промурлыкал Баюн, решив во всем следовать привычкам. Словен не стал ему отвечать, но мысли потекли в ином русле:

— Конечно, Воля! Вот та «Сила», что связует умы воедино. Она — Водчий людского рассудка в беспорядке мироздания. Правильнее сказать, что Воля и есть сам Бог. Но ничего нового, я, кажется, не открыл. Мы вообще ничего принципиально нового для Воли не открываем, да и не можем это сделать. Все уже имеется в закоулках Сущего. Ромей Платон заметил как-то: «Называя вещи, мы подражаем их сущности». Только «подражаем», словно пению птицы. Сколько имен ты Богу не давай, он к этому безразличен и тем свободен от смертных?

Конь оказался на редкость понятливым и не нуждался в понукании, на вторые сутки пути они уже превосходно понимали друг-друга, и волхв был доволен покупкой. Вдали померешилась длинная скальная гряда, скакун уверенно направился к ней. Словен положился на чутье животного. Он не сомневался, что конь легко найдет проход, а сам вновь погрузился в размышления:

— А вот, и нет! Нарекая кого-то, присваивая кому-то или чему-то имя, я, лично я, волхв Ругивлад, уже участвую в простейшем событии истории. И то, какое имя родится из моих уст, скажем для ребенка, — это повлияет на всю его дальнейшую судьбу. Так каждый ответственен за имена, что он дает, но волхв более других, ибо обучен называть…

— Ну, а ентого ты как наречешь? — заорал кот, — Смотри, куды правишь, раззява!

Конь рванулся, едва не скинув седока.

— Провалиться мне сквозь землю! На этот раз — он настоящий! — не унимался кот.

Кошмарный скалистый змей, перебирая короткими передними лапами, сползал на дорогу. Справа и слева над проходом нависли Сорочинские горы. Тропа резко сужалась и терялась где-то впереди, огибая утес, в боку которого чернела пещера — змеиное логово.

Змей грозно шипел. Медленно, но неуклонно он извлекал из норы кольцо за кольцом. Глаза чудовища были безжизненно ужасны, Ругивладу почудилось, что гад может убить одним только немигающим взором. К счастью какая-то заблудшая овца, а может, столь же неосторожный путник, уже распирали змеиный желудок. Словен решил, что сытая змея не нападет.

Более благоразумный кот вмиг очутился на крупе скакуна и с перепугу выпустил когти. Конь взбрыкнул.

Словен вылетел из седла, не успев и вскрикнуть, но быстро вскочил, а меч словно сам скользнул в руку.

Обезумевшее от страха животное ринулось прочь — вцепившись в гриву, на нем чудом держался усатый наездник.

Змей бросился к самонадеянному волхву с неожиданной стремительностью. В воздухе пронеслась темно-зеленая извивающаяся молния. Тупая морда с узкими щелочками ноздрей метила точно в грудь. Уклониться словен не поспел. Страшный удар швырнул его в дорожную пыль. Замутненным взором Ругивлад углядел, как враг, снова неспешно, тяжело, но верно, подтаскивая толстое тело, приближается к оглушенной жертве, чтобы обвиться вкруг и прикончить ее в смертных тисках объятий.

Перекатившись, как учил Лютогаст, словен постарался встать. Это удалось ему с великим трудом. Его шатало, ребра стонали, тупая боль застилала все прочие ощущения. От нового выпада Ругивлад ушел с трудом, а будь змей слишком голоден — это был бы его последний бой, но удача улыбнулась словену.

Он оказался сбоку от противника. Пока гад разворачивался, волхв уж оседлал змеиное тело. Меч с силой опустился на бронированную бородавчатую шкуру аспида. Хладное железо вклинилось в едва различимую щель меж пластин. Клинок со свистом врезался в безобразную плоть, окрасив чешую алой рудой.

Но то была лишь царапина. Змей поднялся над землей, опершись на кольца своего продолговатого туловища. Рывком он постараясь сбросить наземь дерзкого человечишку. Словен едва удержался — обдирая пальцы, он обхватил извивающуюся шею. Змей тут же повалился на бок. Волхва бы раздавило, но он вовремя соскочил с опасного «скакуна».

Гадина вывернулась, нанося удар толстым, словно бревно, хвостом. Ругивлад подпрыгнул, под ногами что-то чиркнуло. Приземлился. Сверкнул металл — клинок по локоть погрузился в змеиное тело. Он налег на меч, проталкивая глубже. Кладенец вершил черное дело, выпивая из врага Силу.

Второй удар ужасного хвоста был более метким. Человек отлетел, больно ударившись о скалу спиной. Змей навис над обезоруженным словеном разевая пасть, полную острых, как ножи, зубов, но в боку у него по гарду сидел дар Седовласа. Еще немного — чудовище бы раздавило словена, но в тот же миг стало оседать, заваливаясь назад, будто под шкурой ничего больше не было. Тяжело дыша, Ругивлад опустился на каменистую твердь. Чуть погодя, сквозь гул и бешеный стук в висках, он расслышал цоканье копыт.

— Эко ты его отделал? — промурлыкал Баюн, стекая с коня вниз.

— Он тоже не лыком шит. Все ребра, гад, переломал.

— Пустяки! Героям положено страдать. Скидавай броню — лечиться будем!

— Сказать — проще, чем сделать.

— Экий ты бледный, волхв!

Но Ругивлад, проваливаясь в пустоту, уже ничего не слышал.

— Ответствуй, Ругивлад! — спрашивал Высокий[40] мастер, — Что есть Триглав?

— То великое единство! — отвечал он, — То колено рода божьего. Ибо нет прочнее традиции, чем от отца к сыну, а от деда к внуку. Триглав — это древний, зрелый и младой.

— Добро усвоил речи ученые! Так, поведай нам, Ругивлад, о таинстве, что минувшие дни обращает в настоящие, а их — в грядущее завтра, — вопрошал Равновысокий.

Собравшись с мыслями, слегка робея, юноша держал ответ пред вторым из мастеров: