Customer - Власть над водами пресными и солеными. Книга 2 Страница 63

— Мам, как думаешь, что бы это значило? — спрашивает Гера, протягивая листок бумаги, на котором четко выведено: «Я вернусь. Но тебе придется взять мою Хаську. На время. Потому что она моя».

— Это значит, что твоя тетка — собственница, — улыбается Майя. — Не хочет отдать мне зверя насовсем. А мне как раз нужна черная кошка, чтоб все видели: мать у тебя — сущая ведьма. Иди ко мне, Хасенька, иди ко мне, краса-а-авица… Где твоя хозяйка? Где эта шлендра?

— Гера… — нерешительно тянет Хелене, — может, мы не вовремя?

— Да брось! — улыбается он в ответ. — Ты что, Асю не знаешь? Она страшно занятой человек. У нее, кроме нас, еще столько… подопечных. Пошли на кухню. Там пирог пахнет, я отсюда чувствую.

Я, покряхтывая, свернулась калачиком. Все-таки валяться на камнях — совсем не то же самое, что с комфортом устроиться на деревянном паркете. Так же жестко, но не в пример холоднее. Ледяная сырость не просто забиралась под одежду, студила кожу, проникала в мышцы — она просачивалась в кости, въедалась в сердце, в желудок, в печень, останавливала кровь в сосудах. Моя нога соскользнула со ступеньки («откуда здесь ступенька?» — вздрогнула я) и окунулась в воду.

Это было уже слишком. Ладно, ступенька — может, ударом Викинга меня отшвырнуло на порог проклятой Залы Зеркал? — но вода?! Откуда в этой чертовой зале вода? Да не лужа, а столько, чтоб нога по щиколотку погрузилась?

Все эти вопросы не проносились, а проползали в голове. Будь я в форме, все это и многое другое уже выстроилось бы острым клином и, ткнув хорошенько, заставило мое обмякшее тело открыть глаза и оглядеться. А то и вскочить, спасаясь от опасности. Хотя… что-то я еще могла. Например, разлепить веки и повернуть глазные яблоки — так, словно это были два неподъемных бочонка — в ту сторону, где нога мокла в непредусмотренном водоеме.

Передо мной сверкнула… река.

Узенькая речушка, небрежно упакованная в выщербленный белый камень. А нога свешивалась прямо в нефритовую воду, раздвинув бурые пряди водорослей. И тело уже стремилось следом за ногой. Сил едва хватило, чтобы отползти от края набережной.

«Как же элементарно… в кино… в себя приходят», — ползли неспешные, бесстрастные мысли. — «В себя… герои… после обморока… приходят… быстро… И… не болит… у них… ничего…» У меня болело все, даже волосы. И в то же время ничего не болело по-настоящему, тревожно, указующе — вот он, перелом, разрыв, рана, поберегись! Самой серьезной травмой была шишка на голове. Вторым по сложности ранением обещал стать синяк на коленке.

Я постаралась сконцентрироваться. Но у меня почему-то не получилось. Атмосфера поменялась, что ли? Вокруг больше не пахло опасностью. Пахло покоем. Сном. Благодушием. И немного — затхлостью. Верхний мир никогда не пахнет ничем таким… Даже пустыри. Даже чердаки. Даже заброшенные дома. Верхний мир еще очень молод. Он, можно сказать, младенец среди миров. По сравнению с ним нижний мир… А где это?

От неожиданного вопроса голова дернулась, как будто я чихнула всем телом. Глаза наконец-то распахнулись — и взгляд уперся в невозможную, невозможную, невозможную для верхнего мира картину: старый, покосившийся, крытый замшелой черепицей лодочный сарай. Нет, не старый — старинный.

В той реальности хватало старых, покосившихся зданий. Даже старинных. Но отыскать среди них лодочный сарай, уютно притулившийся к низенькому, обшарпанному, бесконечно прекрасному мостику… И чтобы мостик драгоценным кольцом опоясывал канал, в воде которого пляшут блики, огромные, как блюдца, и золотые, как олимпийские медали…

— Я умерла, — сказала я себе, грязными руками вытирая слезы, ручьем текущие по лицу, тоже грязному. — Я умерла. Совсем. Ну и ладно.

События шли именно так, как и должны идти в раю. Несмотря на наличие тела — неуклюжего и размякшего — я верила, что сподобилась. А пока только и оставалось, что подтягивать, подтаскивать, подталкивать безвольное тело вверх, принимая понемногу вертикальное положение…

Когда головокружение и тошнота прошли, а триллионы иголочек в мышцах отплясали обязательную танцевальную программу, затекшие конечности подняли меня и бездумно понесли к открывшейся в конце набережной лагуне…

— Канал Гвидекка! Это — канал Гвидекка! — назидательно произнесла я, глядя на зеленое мокрое пространство, распахнутое передо мной до самой полоски домов на противоположном берегу. — Большой канал узенький, а этот — широкий.

Произнеся эту мудрую фразу, я уселась на каменное подобие скамейки возле самой воды и принялась обшаривать карманы. Лучшее, что ты можешь сделать после того, как кончилась твоя прежняя жизнь, — это покурить.

Впереди у меня было много времени. Может быть, вечность.

Слово горчило и обжигало гортань вкусом свежесваренного эспрессо из крошечной чашечки: веч-ность… В мозгу оно не помещалось, но сейчас туда ничего не помещалось. Я решила отбросить логику и заняться тем, чем и занимаются люди на новом месте — осмотреться, обжиться, обуютиться. Как кошка вытаптывает круглую выемку, прежде чем лечь.

— Ну что, ты уже оплакала себя? Оплакала и с честью похоронила? — он выскочил на набережную, точно черт из табакерки. Если, конечно, где-то во вселенной производят табакерки, запечатанные соломоновой печатью — или что там удерживает блудных духов?

— Опять ты, х-хулиган! — радостно приветствую я его. — Прокатишь меня? В последний раз?

— Так уж и быть! — кивает Мореход. — Но только чтоб в последний. Надоело извозчиком у тебя работать — туда ее доставь, потом обратно, потом опять туда…

— Последний раз! — твердо говорю я. — Самый последний. Довезешь — и будем прощаться, единственный ты мой.

Зимой море обжигает. Хотя вода так же манит к себе, как и летом. Особенно тех, кто не жил у моря и знает лишь одну его ипостась — ласковая летняя купель, играющая солнечными бликами в безоблачные отпускные деньки. Меня к таким не причислишь. Уже не причислишь. Я почти что морской волк, а, Мореход?

И все равно я стою в воде по колено. А на дворе зима. Зима в Венеции. Тот самый пляж на Лидо, где все и началось. Наверное, правильно закончить все здесь же. Потому я и зашла в воду — попрощаться с морем, которое ЗНАЮ. И даже не с морем — с тобой, Мореход. А заодно и поблагодарить.

Я же не могла победить ОКОНЧАТЕЛЬНО, правда? Такое не побеждают, не убивают, не уничтожают ни хитрыми заклятьями, ни остро заточенными железяками. Такое просто отодвигают с дороги. И идут своим путем, не отвлекаясь на страх, который, собственно, и заставляет нас сражаться, вместо того, чтобы жить.