Дорофея Ларичева - Искры и зеркала Страница 64

Она не заметила, как отца арестовали, обвинив в шпионаже, как мать умерла от чахотки и голода. Ей казалось – она, товарищ Ярис, стоит у истоков величайшей страны. Ее новый возлюбленный убеждал: именно ее руками создается светлое будущее всего человечества.

Накуренные вагоны, шумные партсобрания, перемазанные чернилами пальцы, запах свежеотпечатанных листовок прочно вошли в ее жизнь, заслонили спокойное прошлое.

Вместе с друзьями-революционерами она ездила по деревням и селам, рассказывала крестьянам о юном советском государстве, его роли в истории человечества, об учении товарища Ленина. Много всего было интересного, волнующего. Иногда во время выступлений ком подступал к горлу, перехватывало дыхание от удивления и слез восторга в глазах слушателей, когда людские лица, обветренные и загрубевшие от солнца и ветра, хмурые от груза повседневных тревог, светлели, прояснялись, очарованные удивительными перспективами. И как было больно и горько, если ее критиковали, засыпали каверзными вопросами, а то и вовсе выставляли их отряд из деревень и поселков.

Отрезвление произошло не скоро, но было болезненным и тяжелым. Ее, беременную, отстранили от революционной деятельности, выгнали из отряда. И кто? Тот, кого она любила, кому доверяла.

Не ведая, куда податься, она возвратилась в родной город, но обнаружила в родительском доме чужих людей и свежий холмик на кладбище – могилу матери. О судьбе отца после ареста так и не удалось что-либо выяснить.

Немногочисленные товарищи по партии, соблаговолившие вспомнить ее имя, пристроили неудачливую революционерку на завод, помогли с общежитием. Ей бы продолжать восхищаться новым режимом, затесаться в ряды активистов, глядишь – жизнь бы устроилась… Но Дарья Фелисия горько разочаровалась в идеалах коммунизма и окружавших ее людях. Она сама стала задавать неудобные вопросы о светлом будущем.

Вначале ее ругали на партсобраниях, потом отвернулись коллеги по цеху. Дабы она не сеяла сомнений в сердца верных идеям коммунизма, Дарью перевели на кухню посудомойкой. На последних месяцах беременности она ворочала тяжелые котлы и кастрюли, таскала воду. Ей было все равно. Безразличие к собственной судьбе, потеря родителей и разочарование в людях больше не давали ей сил огрызаться, бороться, сломили волю.

Ребенок родился в сентябре – хилый, слабый. Едва взглянув на новорожденного, врач сразу заявил матери – у тебя не хватит денег его выходить. Дарья Фелисия не поняла намека, не пожелала отдать сына. Без медицинской помощи мальчик не прожил и недели.

Оставив в общежитии все вещи, документы, Дарья ушла сразу после похорон. Целый месяц она бродяжничала, побиралась, изредка ночевала в заброшенном доме, подобно летучей мыши, выбираясь на улицу лишь на рассвете и в сумерках – побродить возле столовых и питейных заведений, выпросить чужие объедки у жалостливой обслуги. Потом в дом въехала семья, и Дарья осталась вовсе без крыши.

Тот день был для нее одним из многих, слившихся воедино, безликих, черных от отчаяния. Дрожа от холода рано подкравшейся осени, она брела по улице, не ведая, доживет ли до вечера. Впрочем, молодую женщину это не волновало. Жить она не желала.

В городе было много мостов, а воды реки глубоки и холодны. Темные волны бились об опоры, шептали об успокоении. Дарья все для себя решила: она никому не нужна, разочаровалась в людях, во власти, в себе. Серое небо провисало вниз под тяжестью накопившихся слез. Вот-вот зарядит дождь – ледяной, частый. Первые капли упали в пыль, стекли по щеке.

Дарья поплотнее закуталась в потертый, порванный на локте плащ и, шатаясь, направилась к реке. Ноги подкашивались от голода, ледяные струйки стекали за воротник… Она не дошла квартал, растянулась на мостовой. Кто-то подхватил ее под мышки, поволок прочь, даже напоил горячим чаем и укрыл тулупом.

Спас и выходил ее дедок-профессор – одинокий, ворчливый, но неизменно добрый. Накормил, выслушал сбивчивый рассказ несостоявшейся утопленницы, обругал, снова накормил. И оставил у себя домработницей. Потом пристроил в институт лаборанткой.

Чтобы отвлечься, заглушить боль, Даша села за книги. Математика, физика… Университетского диплома она так и не получила, зато со способной девушкой на кафедре начали считаться.

Но судьба любит своих избранников. А Дарью она выбрала мишенью. Вначале арестовали и расстреляли старого профессора, потом нескольких человек, которых женщина неосмотрительно впустила в свое сердце, расслабившись, привыкнув к новой жизни. И тогда Дарья Фелисия поклялась – она сделает все в ее власти, чтобы отомстить миру за случившееся с ней. Она выучилась лгать, заделалась ярой активисткой, начала заново восхвалять советское государство, мыслимыми и немыслимыми путями пробиваясь наверх – во власть.

План не удался, как обычно не удаются планы по завоеванию вселенной или обретению вечной любви, но свел женщину с полезными в будущем людьми.

Мир менялся слишком быстро, все прогнозы летели в тартарары на очередном повороте жизненной реки. К концу двадцатых годов Дарью включили в совершенно непостижимый для советских обывателей проект по исследованию потусторонних сил. Там она познакомилась с остальной командой. Там в нее влюбился Бета. Именно Бета под руководством координатора собрал первую установку ретросдвига, именно он позволил Дарье Фелисии сбежать из ненавистной страны. За это Дарья была ему благодарна. Но никогда не отвечала взаимностью, встречаясь и расходясь в каждой из совместно прожитых жизней.

Вместе их держало только желание построить свой Эдем – мир, выкроенный по лекалам их нового божества – координатора. Он обещал вечность, власть, свободу. Но достижение желаемого каждый раз отодвигалось на неопределенный срок. И Дельта все больше разочаровывалась в идеалах их маленькой команды, убеждалась, что координатор – обычный энергетический паразит. А за ложные идеалы нужно мстить не менее жестоко, чем она желала отомстить собственной стране, сотворив в ней временный приют для мигрантов.

Но теперь Дельта хотела освободиться от прошлого. Навсегда. Желала хоть раз прожить жизнь спокойно – без боли и потерь.

«Хочешь уничтожить их всех? – вопрошала она у Дорофеи. – Не мешай мне. И к завтрашнему утру не останется ни одного из моих коллег».

«На жалость взять решила, показала слезливую историю, – разозлилась Дора. – Плакать над глупостями твоей юности не буду, не надейся! Как сказала бы Ника – ты трудолюбиво потопталась на складе жизненных грабель, заслужила свои синяки и шишки! Лучше скажи, что будет после? Как решим нашу проблему?»

«А она есть, эта проблема? У нас два тела. Отдай мне одно, – холодно отозвалась Дельта. – Я слишком долго тебя терпела, вслушивалась в мечты и мысли, не имея возможности полноценно думать. Я соглашусь на любой вариант».

А что, это выход. Тем более без знаний Дельты она пропадет. И Роберту с Лансом не поможет.

Дорофея села на кровати. Побольнее дернула себя за прядь волос, сгоняя остатки видения. История Дельты стояла перед ее глазами, не отпускала, словно это она, Дора, пережила все страдания и потери Дарьи Фелисии.

Это она, Дорофея, ночами читала коммунистические брошюры, вечерами украдкой целовалась в парке с улыбчивым парнем на год моложе себя. Это ей он через полтора года жестоко заявил: «Что ты, брюхатая, будешь людям говорить? Им нет дела до твоего ребенка, им про революцию нужно. И если ты, дура, забеременела в такое время, то предала наше общее дело». Это она ехала на телеге до ближайшего города, пряча под платком синяк через всю щеку.

Это ей в еду соседки по комнате подкинули дохлых жуков, когда она не пошла на собрание. Она, увязая по колено в снегу, бежала через весь город из университета в квартиру профессора, когда тот не явился утром на работу – почувствовала. И Ванечку – мастера с завода, тоже арестовали месяцем позже. Ванечку, с которым она была готова позабыть о своих потерях.

Это Дора, а не Дарья Фелисия вместе с остальными мигрантами тридцать девять лет выжидала, пока «метеориты» генетически изменят население их родины она ставила опыты над людьми, не считаясь с их страданиями, с энтузиазмом работала на рейх и на империю. Она, как и Эпсилон, в последнюю совместную миграцию сбилась с пути, угодила в отдаленную реальность…

Нет, это не ее жизнь. А жалость к этой женщине неуместна, к себе – тем более. Жалеть себя последнее дело – неблагодарное, сводящее все попытки измениться к самолюбованию и бездарной лени. Нужно поскорее решить их проблему. А там будет видно.

– Хо-ро-шо, – медленно произнесла она вслух, улавливая довольное восклицание подселенки. – Я принимаю правила игры. До победы над Бетой. А теперь изыди, мне нужно подумать.