Павел Молитвин - Тень императора Страница 64

Аль-Чориль долго не хотела отдавать Эвриху единственную вещицу, принадлежавшую некогда Ульчи. Дабы не спутать близнецов, Мутамак, обмыв их, надела на шею каждого по бусине. Хутам, появившийся на свет первым, получил бирюзовую, Ульчи — коралловую. Отправляясь в храм Неизъяснимого, она сняла с него бусину, ибо воспитаннику Мбо Мбелек не полагалось носить амулеты, полученные в святилищах иных Богов. Один Тахмаанг знает, каким образом Ильяс удалось сохранить памятку о сыне, и все же Эврих не представлял себе, какой прок может от неё быть по прошествии едва ли не десяти лет…

— О юноша! Тебе надлежит знать о четырех вещах, которые неизмеримо важнее, чем ты думаешь… — напевным голосом начал оракул, но был остановлен аррантом, продолжившим за него:

— Это мои годы, моя вина, мои враги и мои ошибки, не так ли? — Эврих невесело усмехнулся, заметив растерянность Глядящего-внутрь-себя. — Почтеннейший, я не спрашиваю тебя о себе. Я щедро заплачу за любые сведения о владельце этой бусины, но если ты будешь меня дурачить, то не получишь даже позеленевшего чога.

— Откуда ты только взялся на мою голову? — Оракул уставился на арранта во все глаза, и тень узнавания мелькнула в его взгляде. — Постой-ка… Кажется, я уже видел тебя и даже делал тебе предсказание…

— Верно, — не стал спорить Эврих. — Ты кидал крысиные черепа с врезанными в них серебряными значками. Но не будем отвлекаться.

— Не будем, — покладисто промолвил оракул и некоторое время задумчиво рассматривал своего странного, зеленоглазого собеседника. Потом склонился над покрытой пестрым платком корзиной и принялся перебирать её содержимое. Вытащил глиняный флакончик и, ещё раз оценивающе оглядев Эвриха, сделал маленький глоток. Сморщился и прикрыл глаза, зажав в ладонях коралловую бусину.

Солнце нещадно припекало, мухи с жужжанием кружились над бормочущим что-то невразумительное оракулом. Ни тучки не было в вылинявшем, выгоревшем небе. Ни единого дуновения ветра не доносилось сюда ни с Гвадиары, ни с моря, несмотря на время дождей. Смена сезонов была почти неощутима в Городе Тысячи Храмов, и все же никогда прежде Эврих не ощущал здесь столь давящей, гнетущей духоты. Смахнув со лба испарину, он рванул ворот халата, чувствуя, как капли пота ползут по спине и груди.

Глядящий-внутрь-себя зудел что-то неразборчивое, словно огромная кровопивка, раскачивался из стороны в сторону, крепко зажмурив глаза и сморщившись так, будто хлебнул винного уксуса. Он тоже обливался потом, градом катившимся по его лицу, но был так поглощен своим занятием, что не мог ни стряхнуть повисшую на кончике носа мутную каплю, ни согнать пару нахальных мух, садившихся то и дело ему на лоб. Мухам, впрочем, тоже было как-то не по себе. Они опускались на влажный лоб оракула и тут же взлетали, снова опускались и опять взлетали…

— Помоги мне, Всеблагой Отец Созидатель, гадальщик-то, похоже, взялся за дело всерьез! — пробормотал Эврих по-аррантски, делая оберегающий от зла знак и начиная догадываться, что испытываемые им ощущения как-то связаны с бормотанием оракула, честно старавшегося получить обещанную ему за труды очинаку.

Заунывное гудение его становилось все громче и громче, сидящие поблизости предсказатели принялись подозрительно посматривать в сторону шумного сотоварища, но ни один не встал со своей циновки, и, что ещё более удивительно, вездесущие мальчишки не спешили взглянуть поближе на оракула, подражавшего растревоженному рою пчел.

Эвриха охватило беспокойство. Во-первых, ему совершенно не хотелось привлекать к себе чье-либо внимание, во-вторых, охота на колдунов, начатая в империи после гибели императора Димдиго, продолжалась здесь до сих пор, хотя и без прежнего размаха, а Глядящий-внутрь-себя явно помогал своему ясновидению какими-то чарами. В-третьих, аррант доподлинно знал, что занятия магией — штука чрезвычайно сложная и коварная, зависящая не только от знаний и таланта, но и от такого, казалось бы, пустяка, как настроение чародея. В связи с чем результаты сложных магических действий далеко не всегда соответствуют ожиданиям, даже если за дело берется опытный и искусный маг. Когда же этим начинает заниматься новичок или человек, прибегающий к помощи чар от случая к случаю…

— А-а-ййй! — взвизгнул Глядящий-внутрь-себя и, выронив зажатую между ладонями бусину, стиснул лицо руками.

Подхватив упавшую на циновку бусину, Эврих оглянулся по сторонам и, убедившись, что стражники не бегут со всех сторон к незадачливому оракулу, нацедил в щербатую чашку теплой воды из стоявшего подле предсказателя кувшина.

— Выпей и возьми себя в руки, если не хочешь, чтобы здесь собралась толпа зевак.

— Ав-ва-а-а… — пробормотал Глядящий-внутрь-себя, дрожащими руками поднося чашку к губам. Половину её содержимого он пролил себе на грудь, но остальное, клацая зубами о глиняный край, все же сумел проглотить и жестом попросил налить еще.

«Интересно, все ли предсказатели могут проделывать такое, или мне как-то особенно повезло? — подумал Эврих, вновь наполняя чашку Глядящего-внутрь-себя. — Хотя дело тут, конечно, не в везении, ведь ещё в прошлый раз я довольно долго присматривался к здешним, оракулам и, судя по всему, сделал правильный выбор».

Окинув испытующим взглядом на редкость широкую и прямую для района трущоб улицу, по обеим сторонам которой сидело подле глинобитных домов и заборов не меньше трех дюжин предсказателей, аррант окончательно уверился в том, что подвергся действию чар, использованных Глядящим-внутрь-себя, дабы узнать что-либо об Ульчи. Не таким уж жарким был этот день, и духоты особой он теперь не чувствовал. Синие тени от заборов и домов уберегали расположившихся на левой стороне улицы оракулов от солнечных лучей, и даже сидящие на солнцепеке не слишком, кажется, страдали от них. Все стало как обычно, едва только прекратилось побочное действие заклинаний, хотя произнесший их оракул никак не мог отдышаться и прийти в себя.

Наконец, вытерев лицо рукавом халата, Глядящий-внутрь-себя прокашлялся и сиплым голосом спросил:

— Скажи-ка, любезный, а сам-то ты знаешь, что за мальчишка носил эту бусину? Ежели тобой движет праздное любопытство, то лучше бы тебе моих откровений не слушать.

— Тебе есть что сказать? Или ты думаешь, у меня очинаками весь дом завален и я дни и ночи голову над тем ломаю, как бы от них поскорее избавиться?

— Думаю я, что не принесет тебе эта бусина добра. Судя по одежке, у тебя и дома-то нет…

— Короче! — потребовал Эврих, чувствуя, что он и так уже намозолил глаза собратьям Глядящего-внутрь-себя и надобно подобру-поздорову убираться. Чем дольше он тут пробудет, тем вернее привлечет внимание соглядатаев Амаши, которые ну не могут по этой улице время от времени не прогуливаться.