Таня Хайтманн - Оборотень Страница 64

— Вы занимаетесь ремонтом в квартире наверху? — каждый раз спрашивал сгорбленный господин, когда, направляясь на вечернюю прогулку, встречал Давида в фойе. Он отмел скромное предположение пожилого жильца, что является нанятым Метой рабочим, и эта информация потрясла доброго старичка. Потому что подобный парень никак не мог жить под одной крышей с таким изысканным джентльменом, как он, а тем более — рядом с такой женщиной, как Мета.

Хотя, войдя в квартиру, Давид сразу понял, что Меты нет, он был счастлив. Вот, оказывается, каково это — приходить домой, хотя ощущение сопровождалось странными мурашками. В принципе, пожилой господин с нижнего этажа не так уж и не прав: квартира действительно походила на стройплощадку. Но все было не так плохо, как несколько дней назад, когда Мета, словно обезумев, сорвала с потолка красный стеклянный светильник и он разбился на тысячи осколков. Аналогичное произошло и с некоторыми предметами мебели, и Давиду пришлось попотеть, чтобы успевать за темпом, в котором крушила все вокруг его возлюбленная. В огромной гостиной со временем остался только диван, почти пустой стеллаж для книг, стереоустановка и мольберт, подарок Меты.

На стенах были наклеены листы бумаги самых различных цветов: бледно-фиолетовый, липово-зеленый и даже вишнево-красный. Однако Мета до сих пор не определилась с тем, какой цвет кажется ей наиболее уютным. Давид старался не принимать участия в дискуссии, хотя Мета и просила его высказать свое мнение. Интуиция подсказывала, что демократия здесь поверхностная и неверное замечание может дорого ему стоить.

— Я пока даже не знаю, какую краску нанести на холст, — выкручивался он каждый раз.

В ванной Давид снял грязную рабочую одежду, предоставленную ему фирмой. После душа его потянуло к мольберту. Он бы с удовольствием отбросил в сторону угрызения совести, если бы Мета каждый вечер не смотрела на него так выжидающе. Жуя яблоко, он стоял перед ним и смеялся над собой. Если пустой холст — его самая серьезная проблема, то он воистину счастливый человек.

Он прошел к стопке дисков, которые Янник положил ему в коробку, и вставил один из них в стереоустановку. Послышалось довольное ворчание — похоже, кто-то еще очень любит громкую музыку. Поддавшись настроению, Давид взял кусок рулона бумаги из тех, с помощью которых Мета проводила свои эксперименты с цветом, принес ручку. Сел на диван, потом снова вскочил, чтобы взять толстый каталог с картинами импрессионистов, и, раскрыв, положил его на колени в качестве подставки, еще понятия не имея, что хочет нарисовать.

Давид был настолько поглощен своим занятием, что не заметил, как в комнате появилась Мета.

— Неужели в таком кавардаке на тебя нашло вдохновение? А музыка так вообще какая-то хаотическая. — Она уперлась руками в бока и запрокинула голову, как делала всегда, когда пыталась напустить на себя неприступный вид, хотя на самом деле происходящее ее трогало.

— Сказала бы просто, что тебе не нравится музыка Леона, — улыбнулся Давид.

Но поскольку критика все-таки задела его, он остался сидеть, вместо того чтобы заключить Мету в объятия.

Однако Мета не собиралась сдаваться.

— Она начала действовать мне на нервы еще на лестничной клетке. А что ты делаешь?

— Не будь такой любопытной, — ответил Давид, по-прежнему улыбаясь, и снова сконцентрировал все свое внимание на листке бумаги, покрытом множеством синих штрихов.

Потом нахмурился, словно видел эскиз впервые.

Мета вздохнула и обошла диван, чтобы сделать музыку потише. При этом она предприняла попытку взглянуть на рисунок, но в последний момент Давид захлопнул каталог и прижал его к груди.

— Задавака, — тихо сказала Мета, уселась на диван рядом с ним и в промежутках между несколькими поцелуями поинтересовалась: — Ты мне покажешь?

Давид нерешительно убрал каталог, и Мета осторожно взяла в руки исчерканный ручкой лист бумаги. Ей пришлось держать его на некотором расстоянии от себя, чтобы понять, что там нарисовано. Каркас многоэтажного дома, составленный из множества штрихов, отчего казалось, будто он мерцает. Наклоненный ветром, филигранный. На фоне ночного неба.

— В принципе чепуха… — Давид прикрыл глаза, словно не мог выносить своего творения. — Я просто хотел поймать настроение, сделать рисунок, который показывает, как я сейчас себя чувствую. Но это больше похоже на прошлое.

— Это здание производит впечатление, будто не может решиться, упасть или стоять вопреки всему, — сказала Мета, разглядывая эскиз.

— Мне стоило бы бросить рисовать! — вдруг как-то слишком пылко заявил Давид. — Мне хорошо, я доволен. Размышления о том, что я мог бы нарисовать, действуют мне на нервы.

— Но ведь этот эскиз не является результатом раздумий, правда?

Давид умолк и бросил беглый взгляд на изображенное здание. В действительности на протяжении последних нескольких дней он часто думал о том, что, может, стоит снова начать рисовать. Не затем, чтобы произвести впечатление на Мету, потому что он скорее опасался разочаровать ее… Но мысль о том, как хорошо становилось раньше, когда он сосредоточивался на рисовании, чтобы отрешиться от требований Конвиниуса и вечного томления волка, не оставляла его. Рисование всегда было для него родиной, принадлежащей ему одному. И пусть сегодня ему не нужно было отграничиваться, он чувствовал желание самовыразиться. Хотя на ум приходили различные темы, ни одна не закрепилась в достаточной степени для того, чтобы он по-настоящему воплотил ее в жизнь.

Этот странный мотив возник сам собой, и чем дольше Давид смотрел на рисунок, тем хуже себя чувствовал. Он подозревал, откуда взялся этот сюжет, но думать об этом ему не хотелось. Его новая жизнь была слишком хрупкой, чтобы подвергать ее проверке на прочность. Чем меньше он занимается своим прошлым, тем меньше риск того, что настоящее утечет у него между пальцами. По крайней мере Давид убеждал себя в этом, прогоняя мысли о покинутом Яннике и о положении, в котором оказались Мэгги и ее стая. Что бы ни нашептывала ему совесть, он считал, что заслужил кусочек счастья!

Давид бросил эскиз вместе с каталогом за спинку дивана и притянул Мету к себе. После непродолжительной борьбы она с наигранной неохотой устроилась у него на коленях и, пока Давид сидел, откинувшись и подложив руку под голову, водила пальцем по его груди.

— Как прошел день? — поинтересовался он.