Дэвид Геммел - Легенда Страница 64

– Ты очень любезен.

– Это чистая правда. Мы с ребятами говорили об этом ночью.

Смущенный, но довольный, Оррин улыбнулся и прошел мимо.

– Это вам не снабжением заниматься – тут ответственность гораздо выше, – сказал Хогун.

– Почему?

– Они вас уважают – а этот вот парень прямо-таки боготворит вас. До этого еще дорасти надо. Они останутся с вами, когда все прочие разбегутся, – или побегут с вами, когда все прочие останутся.

– Я не побегу, Хогун.

– Я знаю – и не это имел в виду. Человек слаб: порой и лечь хочется, и сдаться, и дать стрекача. Но вы сейчас не просто человек – вы полусотня. Вы «Карнак». Это большая ответственность.

– Ну а вы?

– Я Легион, – просто ответил Хогун.

– Да, пожалуй. Вам страшно?

– Еще как.

– Я рад, – улыбнулся Оррин. – Рад, что не одинок.

Как и обещал Друсс, день принес новые ужасы: сперва каменный град, сотрясающий стену, потом громовой вопль и атака с лестницами – оскаленная орда, карабкающаяся навстречу серебряной стали дренаев. Три тысячи воинов с Музифа сменили бойцов, выдержавших тяжелую боевую страду накануне. Звенели мечи, падали с криком люди – так длилось много часов подряд. Друсс расхаживал по стене, точно сказочный гигант, мрачный и обагренный кровью, круша топором надирские черепа, – его ругань и громкие оскорбительные возгласы притягивали к нему врагов отовсюду. Рек, как и вчера, бился рядом с Сербитаром, но теперь к ним присоединились Менахем, Антахейм, Вирэ и Арбедарк.

К полудню двадцатифутовой ширины стена стала скользкой от крови, и трупы покрыли ее – но битва продолжала бушевать с той же силой. Оррин у надвратной башни дрался как одержимый вместе с воинами «Карнака». Бреган, сломав свой меч, подобрал надирский топор, двуручный, на длинном топорище, и орудовал им с поразительным мастерством.

– Вот настоящее мужицкое оружие! – крикнул ему Джилад во время краткой передышки.

– Поди скажи это Друссу! – ответил Оррин, хлопнув Брегана по спине.

В сумерках надиры снова отошли, провожаемые ликующими воплями и улюлюканьем. Но победа досталась дренаям дорогой ценой. Друсс, весь залитый кровью, доковылял, переступая через тела, до обтирающих оружие Река и Сербитара.

– Эта проклятая стена чересчур широка, чтобы держать ее долго, – сказал он, в свою очередь обтирая Снагу о кафтан мертвого надира.

– Святая правда. – Рек утер лицо краем плаща. – Но ты прав – нельзя отдать ее так просто.

– Пока что, – сказал Сербитар, – мы убиваем их из расчета три к одному. Этого мало. Они нас измотают.

– Нужны люди. – Друсс сел на парапет и почесал бороду.

– Вчера я отправил гонца к моему отцу в Дрос-Сегрил, – сказал Сербитар. – Дней через десять придет подкрепление.

– Драда ненавидит дренаев, – покачал головой Друсс. – С какой стати ему слать сюда людей?

– Он пришлет мою личную гвардию. Таков закон Вагрии. Хотя мы с ним уже двенадцать лет не разговариваем, я остаюсь его первенцем, и это мое право. Триста воинов с мечами прибудут ко мне – немного, но все же польза.

– А из-за чего вы поссорились? – спросил Рек.

– Поссорились? – удивился альбинос.

– Ну да, ты и твой отец.

– Мы не ссорились. Он смотрел на мой талант как на «дар тьмы» и хотел убить меня, но я не дался. Меня спас Винтар. – Сербитар снял шлем, развязал свои белые волосы и потряс головой, подставив ее вечернему ветерку.

Рек, переглянувшись с Друссом, сменил разговор:

– Ульрик, должно быть, уже понял, что сражение предстоит нешуточное.

– Он знал это заранее, – сказал Друсс. – Покамест это его не беспокоит.

– Отчего же? А меня вот беспокоит. – Вирэ подошла к ним с Менахемом и Антахеймом. Монахи молча удалились, а Вирэ села рядом с Реком, обняв его за пояс и положив голову ему на плечо.

– Нелегкий выдался денек, – проговорил Рек, гладя ее волосы.

– Они оберегали меня, – шепнула она. – Это ты им велел, я знаю.

– Ты сердишься?

– Нет.

– Вот и хорошо. Мы только что встретились, и я не хочу тебя терять.

– Вам обоим надо поесть, – сказал Друсс. – Я знаю, вам не хочется, но послушайтесь старого вояку. – Старик встал, оглянулся еще раз на стан надиров и медленно побрел к столовой. Он устал. Устал до предела.

Вопреки собственному совету он обогнул столовую стороной и направился в свою госпитальную каморку. Длинное строение полнилось стонами раненых. Запах смерти стоял повсюду. Носильщики таскали мимо Друсса кровавые тела, подлекари ведрами лили на пол воду и, орудуя тряпками и песком, готовили помещение к завтрашнему дню. Друсс ни с кем не заговаривал.

Открыв дверь комнаты, он увидел там Каэссу.

– Я принесла тебе поесть, – сказала она, не глядя ему в глаза. Он молча принял от нее тарелку с говядиной, красными бобами и толстыми ломтями черного хлеба и стал есть. – В соседней комнате приготовлена ванна, – сказала она, когда он закончил. Он кивнул и разделся.

Сев в чан, он смыл кровь с волос и бороды. Холодный воздух коснулся его мокрой спины – это вошла Каэсса. Она стала рядом на колени, набрала в пригоршню ароматического мыла и стала мыть ему голову. Он закрыл глаза, наслаждаясь прикосновением ее пальцев. Она ополоснула ему волосы теплой чистой водой и вытерла свежим полотенцем.

Вернувшись к себе, Друсс обнаружил, что она приготовила ему чистую рубашку, черные шерстяные штаны, а кожаный колет и сапоги протерла губкой. Прежде чем уйти, она налила ему лентрийского вина. Друсс осушил кубок и прилег на кровать, опустив голову на руку. После Ровены ни одна женщина так не ухаживала за ним, и он разнежился.

Ровена, его девочка-жена, увезенная работорговцами вскоре после их свадьбы у большого дуба. Друсс последовал за ними, даже не похоронив своих родителей. Много месяцев он странствовал по свету и вот наконец вместе с Зибеном-Бардом вышел к их лагерю. Узнав у вожака, что Ровену продали купцу, который увез ее на восток, Друсс убил работорговца в его шатре и снова отправился в путь. Пять лет он странствовал по континенту, стал наемником и прослыл самым страшным воином своего времени. Наконец он сделался призовым бойцом Горбена – бога-короля Вентрии.

Когда он отыскал свою жену в одном восточном дворце, он плакал навзрыд. Без нее он был только половиной себя. Она одна делала его человеком, сглаживала темные стороны его натуры – с ней он обретал себя целиком и видел красоту не только в стальном клинке, но и в цветущем лугу.

Она тоже мыла ему голову, и под ее пальцами боль утихала в шее, а гнев в сердце.

Ее не стало, и мир опустел – только серая рябь осталась там, где некогда переливались яркие краски.

Пошел тихий дождь. Друсс послушал еще немного, как он шуршит по крыше, и уснул.