Александр Прозоров - Креститель Страница 65

— Проклятье! — не выдержал Ираклий, прочитав грамоту, и торопливо перекрестился, повернувшись к красному углу. — Прости, Господи, язык мой поганый и помилуй мя за мысли грешные.

Он тяжело вздохнул, подошел к сундуку, кинул грамоту в него, опустил крышку и уселся сверху. Столько сил! И все вдруг приходится бросать и начинать по-новому. Если русских надобно выводить на битву — то варвары киевские не злиться на князя своего должны, а в преданности ему клясться. Разве уйдет правитель из столицы, коли в тыле твердом уверен не будет? Значит, смерть Будимира не должна стать поводом для бунта, во время которого русские перережут князю горло, а потом погрязнут в сварах и междоусобицах, выбирая нового. Хотя, конечно, глупого волхва все равно придется ныне же отправлять в ад. Но теперь не как несчастную жертву злобного властителя, а как предателя, вызвавшего гнев верховных богов. По как? Если он сам же предупредил, что в любой, самой странной смерти Будимира должно винить великого князя?

— Господи, вразуми грешного раба твоего, проведи чрез испытание, дай силы и волю во славу твою…

Монах поднялся, снова открыл сундук, вынул ларец с колдовскими снадобьями, осмотрел мешочки, флакончики и коробки с зельями. Внезапно его осенило: он схватил глиняную фляжечку размером с ладонь, вскинул, словно хотел посмотреть ее на просвет.

— Знаю! Спасибо тебе, Господи, не оставил мудростью своей. Вразумил, дал силы. Агафен! Где ты, несчастный бездельник? Хозяина ко мне призови, пусть собирает общину христианскую. Ныне придется нам потрудиться во славу Господа. На закате с наветренной от Киева стороны надобно запалить полсотни костров. Да, полсотни хватит.

В светелку влетел сонный невольник, низко поклонился монаху.

— Спишь, раб?

— Я всё слышал, отче. Ныне же исполню.

— Ну, так ступай, — взмахом руки разрешил Ираклий. — И поспешай! Время позднее, а дело надлежит сотворить сегодня же.

Он вздохнул, отложил фляжку и потянулся к золотистым катышкам янтаря: грозовые камни надлежало сотворить тоже сегодня.

— Одно обидно, — пробормотал монах, зажигая свечу. — Как с Фокой Владимир покончит, базилевс опять потребует смуту средь варваров организовать. И как мне тогда заваривать всё снова, коли лучших сторонников ныне под нож пускаю?

В детинец пришел вечер. Подворники шли по сумеречным коридорам, зажигая от свечей масляные лампадки, снизу доносилась перекличка меняющихся стражников.

Мы в такие шагали дали,Что не очень-то и дойдешь,Мы в засаде годами ждали,Невзирая на снег и дождь.

Мы в воде ледяной не плачемИ в огне почти не горим,Мы охотники за удачей,Птицей цвета у-у-ультрамари-ин!

Протяжно вывел последнюю ноту Середин, вошел в свою светелку и рухнул на постель.

— Интересно, а Андрюше Макаревичу такая жизнь понравилась бы или нет? — зевнул Олег, вспоминая оставшегося в дали веков музыканта. — Удача это — или только цыпленок ощипанный?

В растительной жизни, которую вынужденно вел ведун, были, конечно, и свои преимущества. Еда от пуза — причем вкуснейшие яства, а не сушеное мясо каждый день. Вина самые редкостные, причем натуральные все, как на подбор. Баня — сколько хочешь. Мед-пиво — сколько выпьешь. Пиры каждый день, приемов торжественных — раз-два и обчелся. И всех хлопот у Олега — так это, что ни день, отвечать на вопросы про церковь и иерархов, кто за что отвечает. Словно Середин был епископом, а не чародеем.

— Сбегу, — сделал для себя неожиданный вывод ведун. — Сбегу, надоело. Пусть ловит, да кляузы местным князьям пишет. Из них половина мне в помощи клялась, не сдадут.

Он снял один сапог, другой, швырнул в стену:

— Спокойной ночи!

Пребрана больше не приходила. Наверное, и вправду обиделась, когда с девкой в коридоре застукала. Рада тоже не появлялась. Или хозяйки испугалась, или еще что. Не бегать же за ней по всему детинцу?

— На свободу хочу, — опять зевнул он, закрывая глаза. — Будет там и пиво, и девки, и веселье не казенное. Глядишь, и сливяночку где-нибудь крестьяне делать научились, или сидр яблочный. Не греческое вино, само собой, но и мы люди не гордые.

И тут Середин ощутил на запястье уже почти забытое ощущение — крестик плавно теплел.

— Ква… — Ведун тряхнул головой, сел в постели. Потер запястье. — Это еще откуда?

Тепло было слабенькое — не такое, как от приближения нежити или колдуна, а как будто кто-то пытался напустить на него порчу.

— Зря я сегодня столько выпил, — негромко укорил себя Олег.

Поднялся, выглянул за дверь — никого. На всякий случай он прижал створку тяжелой лавкой, прошел по комнате. Температура креста не менялась, словно порча была наложена равномерно сразу на всё вокруг. Ведун даже засомневался: уж не мерещится ли? Подошел к окну, толкнул створку, собираясь для сравнения высунуть руку наружу — и увидел вдалеке, за городскими стенами, череду костров.

— Это еще что за электрическая сила?

Над городом расползался слабенький запах дыма — в избе с печью, даже нетопленой, его и не заметишь. Середин взялся было за саблю, но спохватился: ворота всё равно давно закрыты, никто его на улицу не выпустит. Ясно было одно: магическое воздействие велось не на него — на весь город. И было оно не настолько сильным, чтобы представлять для людей смертельную опасность.

— Мелкая пакость какая-то готовится. Но для всех. Ладно, утро вечера мудренее. Подождем.

Правда, скамейку от двери отодвигать он всё-таки не стал. И долго не мог заснуть, ворочаясь в глубокой перине с боку на бок.

А потом вдруг увидел опушенный далекой дубравой луг, на краю которого начиналась свежеподнятая пашня. Чуть дальше стояла изба, огороженный плетнем двор, играли дети в нарядных рубашках. Потом вдруг горизонт на юге начал стремительно чернеть, и с той стороны на землю поползли толстые, чешуйчатые, как карпы, темные змеи. След от них оставался черный, расползающийся в стороны, как губительная парша. Гады проползли мимо, и всё стало мертвым: вместо дубрав торчали голые ветви, в избе провалилась крыша, плетень упал, дети лежали мертвыми — только голые оскаленные черепа да потемневшая одежда. Пашня и луг слились в единое пепелище. И вдруг за спиной грянул гром! Промелькнула над опустошенными просторами зеркальная молния, вдыхая в землю новую жизнь — возродились луг и пашня, заново отстроилась изба, запели веселые песни дети. Мимо, грозно размахивая мечом, прошел витязь огромного роста — и Середин понял, что это князь Владимир собственной персоной! Князь миновал ожившую землю и двинулся дальше, раскидывая клинком, как игрушечных, черных змей…