Михаил Чулков - Пересмешник, или Славенские сказки Страница 66

Аскалон поехал сам на тот корабль, и когда вступил на оный, то люди, которых уже весьма мало осталось, бросились к нему и, упавши пред его ногами, просили избавления, которых приказал он перевести на свой корабль; потом, ходя по каютам, нашел в одной сидящего мужчину и держащего на коленах своих прекрасную женщину, которая казалась при последнем уже издыхании. Мужчина назывался Менай, а женщина Ливона, как после уже о том узнали. Менай сидел бесчувственный и смотрел на Аскалона недвижимыми глазами; у Ливоны во рту был его рукав, который столь крепко сжала она своими зубами, что насилу вынять у ней оный могли.

Аскалон, не сжалясь над нею, но почувствовав скотское желание, предприял, как возможно, стараться о приведении ее в хорошее состояние, послал на свой корабль за припасами и велел весьма скоро изготовить хорошее кушанье. Между тем, как оное готовили, терзался сей неистовый зверь ревностию и в одну минуту вместо ожидаемой милости возненавидел он Меная как своего соперника и приказал одному из своих воинов или служителей, взяв несчастного Меная, отвезти от корабля далее и там бросить его во глубину.

Приказание его немедленно исполнено, и сей несчастный человек, хотя уже был без чувств, однако когда вели его с корабля, то думал он, что подают ему руку спасения и избавляют от голодной смерти; на утомленных глазах его благодарность была написана, и он целовал руки у тех воинов, которые вели его на погибель, ибо говорить уже он не мог и только возводил глаза на небо, прося, может быть, у него милости и покровительства своим избавителям. Но сия его надежда, и с жизнию вместе, кончилась в скором времени, ибо бросили его без всякого сожаления во глубину морскую.

Аскалон, неусыпно стараясь о излечении Ливоны умеренною пищею, которую сам давал ей своими руками, привел ее в некоторое чувство. Она начала уже иметь движение и получила стройное течение своих мыслей; в скором времени начал клонить ее сон, и Аскалон не мешал ей успокоиться несколько; а сам в то время приказал сносить с корабля сего на свой все то, что находили они для себя надобное и нужное.

Ливона по малом времени проснулась и спрашивала у незнакомой женщины, которая сидела подле нее и которая привезена была с корабля Аскалонова для услуг ее, куда отлучился от нее Менай, жив ли он и может ли она его увидеть. Малка, так называлась служительница Кидалова, отвечала ей, что она об нем ничего не знает, а думает, что он перевезен на их корабль, куда и все пересажены люди.

Потом уведомила она Аскалона, что Ливона проснулась, который, нимало не медля, пришел к ней и с помощию других перевез ее на свой корабль, где приказал почитать отменною честию; и как все взятые с разбитого корабля люди несколько оправились, то Аскалон приказал продолжать свой путь, которому был проводником дух, данный ему от Гомалиса.

На другой день сего их путешествия Ливона получила почти уже все потерянные силы, просила неотступно Аскалона, чтобы он позволил ей видеться с Менаем, о котором уверяли ее, что он жив и находится в пользовании лекарском, для чего увидеться с ним никоим образом было ей невозможно. Неистовое сердце Аскалоново находилось тогда в великом удовольствии, и он радовался безмерно, что предвидел опасность и избежал страшного для себя совместника; однако не хотел ей объявить об оном до тех пор, покамест придет совсем в свое здоровие, ибо опасался, чтоб не преселилась она в царство мертвых, услышав о смерти своего мужа.

Наконец, когда пришла в совершенное излечение Ливона, тогда Аскалон уведомил ее, что мужа ее не стало и сколько ни старались о его исцелении, только было все напрасно. Услышав сие, упала Ливона без чувства на постеле, потеряла живой образ и казалась мертвою. Все бросились помогать ей и усердными стараниями привели опять в чувство.

— Так тебя уже нет, возлюбленный мой Менай! — говорила она, образумившись. — И я уже никакой не имею надежды увидеться с тобою! Немилосердое небо, на что ты дало жизнь, когда отняло у меня мужа и любовника! Я для него жила на свете, а теперь жизнь моя такое для меня бремя, которого сил моих сносить недостанет. Власть твоя была возвратить мне ненадобное здоровье, а моя теперь воля- прекратить несчастные дни моей жизни.

Выговорив сие, бросилась она опять в постелю, будучи объята великою печалию. Аскалон не знал, что делать и как воздержать ее от сей чувствуемой ею горести, чего ради рассудил за благо оставить ее на время в покое.

Начало Ливонина повествования

Время прошло уже довольно в печальных обстоятельствах Ливоны, и вместо чаемого Аскалоном утешения наполнялась она еще большим отчаянием, и казалось, что супруга своего столь любила, что и подлинно имела свою жизнь для него одного. Все способы и старания употреблены были Аскалоном к воздержанию ее от беспокойства; но, однако, ничто не помогало.

Он предприял уведомиться от нее, какого она роду и из которого города; сего ради просил неотступно, чтобы сказала ему о себе все, что ни принадлежит до ее похождения; ибо он думал, хотя сим позабудет она несколько о своей печали. Несчастливый человек нередко находит удовольствие в изъяснении своих напастей другому и кажется, что чувствует от того некоторую отраду. Как бы несчастия велики ни были, но частым повествованием об оных делаются оные меньшими и наконец почти исчезают из нашего понятия; привычка бывает иногда сильнее естества, и что при первом случае кажется нам несносным, непонятным и совсем чрезъестественным, к тому нередко мы привыкаем и делаемся так способными, как будто бы к тому одному родились.

И так Ливона, чтоб насладиться ей пущею горестию воспоминанием возлюбленного своего супруга, начала рассказывать Аскалону следующим порядком:

— Я родилась в городе Принятье, стоящем на берегу сего моря. Родитель мой купец хотя не первый в городе, однако и не последний. Воспитана была во всяком довольстве, со отменною любовию от тех, которые произвели меня на свет. Они прилагали все старания, чтоб сделать меня добродетельною и вкоренить знание о сохранении моей чести, так, как о первой добродетели женской. Отец мой был весьма набожен и добродетель наблюдал столь строго, что потерять свое имение, лишиться жизни почитал ни за что, только чтобы всегда обитала с ним похвальная истина. Мать моя следовала сему изрядному примеру и была непоколебимее его в сем намерении.

Пятнадцать лет прожила я от рождения моего, не зная никакого несчастия и беспокойства, и думала, что вся жизнь моя пройдет в тишине и спокойствии; но немилосердое небо не благоволило провести оставшие дни мои счастливо, послало на меня все гонения и напасти, отдало меня во власть несправедливого рока и сделало игралищем развратного несчастия, — одним словом, как непостоянное море, восколебалося подо мною и пожрало все мое благополучие.