Барбара Хэмбли - Тень дракона Страница 66

Синева и голубизна, оттененная и окрашенная светом костра, огни, отражающиеся в мертвых золотистых глазах. Бьющие крылья, опускающиеся когти, а потом неподвижное белое лицо, разлетающиеся черные волосы, похожие на ее собственные, голубые мертвые глаза, в которых осталась одна-единственная неистовая искра.

Ее сердце было сомкнуто с драконьим сердцем, разум — с разумом. И драконьим разумом Дженни воззвала к нему Ян! Отчаянно желая, чтобы он услышал. Ян!

И почувствовала, что, как крюком, демоны схватили ее. Сквозь всю ее защиту, все заграждения, как будто их здесь и не было. Это было не похоже ни на что, чего она ожидала, ни на что, к чему она была готова даже в самых безумных мечтах — сила, источник которой она не понимала. Это не было похоже ни на что, о чем она когда-нибудь слышала.

Так же, как и любовь Этого вам никогда не скажут о демонах.

В ее теле. В ее разуме. Пили ее магию и магию Моркелеба как свихнувшаяся обожравшаяся свинья. Без боли.

Никто никогда не говорил ей, ни один рассказ даже не намекал, как глубоко удовольствие, когда это происходит. Насколько правильным ощущается.

Где-то она слышала крик Моркелеба Пусти! Дженни, пусти!

И она ощутила, что магия его исчезла. Она растворилась, растаяла как дым, оставляя его беззащитным — Что я есть, спросил он однажды, без моей магии? И когда эту магию утянуло прочь, он сначала словно обернулся дымом и стеклом, а потом в мгновение ока совершенно пропал из виду.

Она снова выкрикнула Ян! Потянулась к нему всей магией, всей силой, всем желанием. Пытаясь захватить и удержать разум мальчика, притянуть его к себе, защитить.

А демоны втянули ее силу, как дым, и залпом ее поглотили.

Последнее, что слышала она сама — их смех.

Милая леди, сказал он. Я Амайон. И он завладел ею, несмотря на ее внутреннее сопротивление, ибо она не могла его коснуться и отшвырнуть от себя. Те, кто видели ее позже, описали шрамы и царапины в тех местах, где она пыталась выдавить, выкопать из себя то, что расползалось по ее телу, но, конечно же, у нее не получилось. Вырезать это у нее получилось бы не больше, чем отделить одну каплю своей крови от другой. Это был жар, пожирающий ее. Она знала только, что ее тело охвачено пламенем, словно она сгорала в лихорадке, и когда жар достиг вершины, это было как серебристые взрывы то ли боли, то ли наслаждения, она не могла определить — то напряжение чувств, где одно сплавлялось с другим. И Амайон, похожий на аромат лилий и серы.

Позже она осознала, что находится с Яном, рядом с ним, и ветер развевает и треплет ее волосы. Она чувствовала исступление, безумие, озарение, как юная девчонка, которой она на самом-то деле никогда не позволяла себе быть, и веселясь, наблюдала, как внизу из горевшего укрытия высыпали люди. Бело-алый дракон Ирсгендл хлестнул по ним железным наконечником хвоста, а они спотыкались и падали. Один из Ежей разбежался и покатил к драконам, стреляя гарпунами — глупейшая игрушка. Для Дженни воздух, казалось, окрасился всеми цветами, мерцающей роскошью зелени и пурпура, а каждая вещь была обведена по краю цветным племенем. Она видела собственные заклинания, которые сетью танцующего света обвивались вокруг Ежа. Трепещущей восхитительной песней снизу вздымалась боль: музыка, тепло, любовь, благополучие и сила, намного превышающие любую радость, которую она прежде знала.

— Держу пари, они разбегутся, если мы швырнем заклинания обратно, — она засмеялась, и к смеху присоединился Ян. Его глаза больше не были мертвыми, они полыхали жизненным огнем, никогда прежде она не видела его настолько полным жизни. Она чувствовала, что он простил ей все годы пренебрежения им, чувствовала его одобрение, восхищение, любовь.

— Как насчет этого, Нимр? — крикнул он дракону, и дракон — они оба оказались на одном, как, Дженни не помнила — соколом спикировал вниз. Захватить сеть заклинаний было так же легко и весело, как и отдернуть веревку от кошки. Защита гномов тоже спуталась в разорванный клубок, и с возгласом ликования Блайед — или демон Блаейда, который устроился на Ирсгендле — метнул Заклятье Огня на громыхающую машину.

Она накренилась и остановилась, кружа, и забавно затряслась, когда из каждой дырки и щели повалил дым. Дженни, вцепившись в плечи сына, оглушительно расхохоталась, подхватив веселье остальных: Блайеда, Изулт, Вереката и Саммер… наружу пытался выбраться человек, и Изулт направила Хаггинаршилдима поближе, и он плюнул огнем, когда тот схватился за люк. Это было как мучить улитку, далекую, смешную в своей бесполезной малости:

— Эй, приготовим-ка из него моллюсков! — завопил Ян, и Дженни хохотала так, что ей стало плохо. Сполохи пламени отражались на наконечнике гарпуна мужчины и его очках, когда он старался освободиться.

Второй Еж опрокинулся набок, а его колеса беспомощно крутились. Энисмирдал и Сентуивир сорвали с укрытия земляную крышу, люди внутри заметались, как личинки, опущенные в соль, ужас и агония возрастали как букет в летнем саду. Смеясь и перекрикиваясь друг с другом, наездники спиралями уходили в небо, отмечая уход вспышками пламени, возносящегося к небу.

— Мы вернемся! — завопила Изулт, к замешательству всего лагеря. — Никуда не уходите!

И Дженни омыло наслаждение, глубокие ласкающие волны, пронизывающие самые потаенные глубины ее тела и разума: довольство, сопричастность, обещание награды и пьянящее веселье власти. Власти и боли. Это-то и была настоящая жизнь. Люди в разрушенном лагере бегали туда-сюда как сумасшедшие, смешные, как муравьи, когда затопит гнездо, пытаясь погасить огонь или тщетно пытаясь поставить на ноги раненых. Целые дюжины их просто бежали к холмам:

— Они что, думают, что жители лесов дадут им пройти? — завопил Блайед, чьи длинные седые локоны трепал ветер. — Хотел бы я быть здесь, когда они попытаются!

Один мужчина, тот, что вырвался из горящего Ежа, медленно встал на ноги, опираясь на сломанный гарпун. Дженни знала, что он наблюдал за драконами, когда те с триумфом вихрем умчались в ночь.

Глава 19

Они отдали в ее полное распоряжение юную девушку; возможно, одну из лагерных служанок или шлюх. И поскольку Дженни вполне разумно применяла боль и ужас, ей удалось сохранить той жизнь почти на всю ночь.

В глубине души Дженни понимала, что она сама в ужасе, ошеломлена, испытывает омерзение, ее тошнило от того, что она творила с плачущим ребенком. Но она понимала также, что Амайон чавкая, с удовольствием заглатывал и ее эмоции, ее отвращение и жалость, и агонию ничего не понимающей жертвы. И Амайон — как это принято у демонов — направлял свое удовольствие и наслаждение в тело и разум Дженни. Разрываясь на части и содрогаясь, Дженни пыталась наййти способ сражаться, но ей казалось, что она может только наблюдать со стороны за тем, что вытворяла над девушкой — злая пародия на то, что делал с ней самой Каэрдин, когда она была в том же возрасте; наблюдать со стороны, словно это была не она, а кто-то еще.