Жертвуя малым (СИ) - Медейрос Вольга Страница 67

Зверь поднял голову, глядя пристально, и вдруг кивнул. Робот опешил.

— Ты понимаешь? — глупо переспросил он.

Но зверь уже не глядел на него, вновь сосредоточенный на раненой лапе.

— У тебя есть душа? — спросил его робот тихо.

Но зверь не отвечал ему, занятый собственной лапой так, будто в ней сосредоточился весь смысл его жизни.

Растерянный, робот присел на корточки рядом. Он не знал, что думать. Возможно, ему попался какой-то особый туземец? Волк-одиночка, или изгнанник, лишенный права принадлежать к стае? Возможно, этот волк, этот полузверь с самого начала хотел умереть?

Животные так не ведут себя. Люди — да, но не бессловесные твари. Впрочем, робот, убежденный в необходимости гибели, также способен спокойно принять факт прекращения собственного существования. И у него, робота, нет души. Он — вещь, искусственно созданная с целью служить людям. Но ведь туземцы не роботы. Но они и не люди. Уж не нарочно ли очеловечивает робот пойманного им зверя? Не приписывает ли он ему чувства и мысли, которых на самом деле нет? Быть может, кивок туземца не нес никакой смысловой нагрузки?

— Ты понимаешь, что тебе говорю? — с отчаянием спросил робот.

Но зверь не обратил на него внимания. Возможно, он полагал робота диким туристом-одиночкой, или егерем, забредшим в заповедник по служебной надобности? Возможно, он полагал робота тем, чем тот и являлся, — обычным роботом?!

— Что ж, лесной страж, — сказал робот, и зверь равнодушно поднял голову при звуках его голоса. — С тобой на плечах через реку не перебраться, а искать переправу, где бы она ни была, не позволяет время. Придется вернуться, и ты, животное, составишь компанию. А там уж Молох решит, на что ты годишься.

Он выдал эту тираду, следя за реакцией туземца. Тот глядел желто и внимательно, насторожив уши, но, стоило роботу замолчать, отвел взгляд. Удрученный равнодушием зверя, робот встал и, нагнувшись, поднял мохнатую тушу, взваливая ее на плечи. Зверь не сопротивлялся, лишь коротко рыкнул, когда робот случайно задел раненую лапу. Успокаивающе похлопав по пушистому боку, робот выпрямился и зашагал с добычей назад. Впору было бы радоваться, что туземец попался покладистый и привычный к людям, но радости не было. «Молох решит, как с ним быть, — мрачно подумал робот, тяжело взбираясь с ношей вверх по склону. — Но, чтобы решить, он должен будет убить его».

Медленно поднимался он по собственным следам в гору, и не только немалый вес зверя замедлял его шаги. Непомерно тяжело было уходить назад от туземных шалашей, но откуда взялась эта тяжесть, робот не знал. Так и не встретившись, он, попавшись на волчью увертку, ушел от стаи прочь, и больше сотни лет ему понадобилось, чтобы вернуться обратно. Более сотни лет — как раз столько времени волки потратили, чтобы стать готовыми принять его в стаю.

Глава 9

Мудрая матерь

Минуло сорок лет, и Молох закончил создавать окружившее резервацию кольцом царство имени себя. Он давно уже не был тем прежним испуганным одиноким мальчиком, которого робот оставил однажды ночью в машине на границе призрачного тумана. Он не жалел о том, что не умер, не горевал больше по матери, дважды умершей от его руки. Сам того не заметив, постепенно, Молох перестал быть попавшим в жернова судьбы человеком и стал тем, кем и должен был стать — кровожадной бессмертной тварью, перемалывающей судьбы других. А робот продолжал быть его верным помощником, и вот уже четыре десятилетия подряд мучился от застарелого парадокса базовых установок. Пройдет еще немного времени, думал робот, и парадокс лопнет, как гнойный пузырь, и гниль, выплеснувшись из нарыва, выведет систему функционирования из строя.

Потому что Молох создал царство, царство немертвых на земле. Он был в нем царем, немертвым царем-кровососом, питающимся кровью живых, создавшим армию вассалов, у которых в подчинении были собственные вассалы. Строгая, идеальная иерархия царила в этом царстве, стабильность и порядок. Тех немертвых, кто смели возражать против Молоха и его методов управления, он пожирал сам. Связанные кровной субординацией, они почти никогда не сопротивлялись. Самых непокорных умертвлял робот, поглощая их темные, утыканные шипами души.

Населявшие окрестные районы живые люди, те, кто пытались еще сопротивляться нападениям неупокоенных мертвецов, проигрывали агрессорам по всем фронтам: нехватка ресурсов и рабочих рук, болезни, старость, — все противостояло им. Туземцы, добыть которых из-за тумана способен был лишь робот, служили Молоху и его ближайшему окружению изысканным лакомством, и хозяин-царь запрещал своей «жестянке» слишком часто охотиться на них. «Редкости надо беречь», — любил повторять он, и был прав: доступными в пищу туземцами располагал лишь он, если верить слухам и рассказам очевидцев. На территории других резерваций неживым кровососам ходу не было. И Молох гордился своей уникальностью.

Он был одним из первых мертвецов-правителей, кто додумался, что поголовно всех живых людей нет смысла убивать. Он создал для них охраняемые города-поселения, ввел в них контроль популяции и распорядился пить кровь лишь у определенного процента населения. Его прислужники следили за порядком в таких городах, пресекая преступность, анархию и эпидемии. Немертвые разумные заботились о живых, как рачительные пастухи заботятся о том, чтобы вверенные им стада ни в чем не знали нужды.

И люди смирились с участью стада. За сорок лет не-смерти и хаоса человеческая цивилизация пришла в упадок, оружие, способное причинить кровососам вред, выходило из строя, а замены ему не было. Не-смерть и лишение тени поджидало каждого живущего, и люди в городах-поселениях спорили между собой за право первой смерти в расцвете лет. Других лидеров лишенных тени Молох безжалостно уничтожал, используя свой джокер — робота, чья кровь была убийственной для немертвых. Часто, желая подчинить себе чужой прайд, Молох убивал лидера сам, съедал его печень и сердце, и тогда оставшиеся без Старшего вассалы переходили под его метальный контроль.

Прошло сорок лет, и Молох стал единственным лидером в сердце материка, и интересы его простерлись дальше: он вынашивал план похода к соседней, отстоящей на сотни километров от волчьей, резервации. Он все чаще заводил речь об этом своем намерении с роботом, но тот, мучаясь от парадокса, как мог, отговаривал хозяина от подобной затеи.

Робот все еще не мог понять, что туземцы такое.

За сорок лет, прошедших с памятной ночи на границе тумана, который едва не уничтожил хозяина, робот множество раз наведывался в резервацию, но так и не сумел отыскать логово волчьей стаи. Каждый раз на окраине тумана его поджидал безропотный белый зверь, доверчиво и без сопротивления готовый пойти за роботом наружу, на смерть, как будто стая откупалась от незваного гостя жертвой, как будто робот был драконом из сказки, пожирающим красавиц. Все его жертвы были самцы, мужчины, но сути это не меняло: туземцы, коих в первый свой приход робот счел на свой лад разумными, приносили ему жертвы, но, стоило роботу пренебречь живой данью и пуститься на поиски обиталища зверолюдей, как жертва всеми правдами и неправдами начинала водить любознательного пришельца за нос. Робот не сражался с выбранными для него полузверьми: бить или убивать их самому не поднялась бы рука, — и вынужден был каждый раз оставлять попытки найти соплеменников волколюдей. Он больше никогда не разговаривал с ними, смирившись, он просто уводил белых зверей на смерть и старался не думать о том, куда их уводит. Молох жаловался, что туземец пошел слабый и больной, настаивал, чтобы робот выбирал тех, что посытнее, но робот брал, кого дают, и не пытался быть разборчивым. Прочие, остающиеся в живых звери, полагал он, тоже больные и слабые. За четыре десятилетия вылазок он стал замечать, что туман, прежде охватывавший всю отмеченную на старых картах территорию резервации, теперь метр за метром сдает свои позиции. Еще он видел, как скудеет земля, над которой властвовал прайд Молоха, как мутнеют реки и умирают деревья. Мир, населенный немертвыми, стремительно старел, а туман, сквозь который пробирался он в резервацию, стал оставлять на одежде и волосах отвратительный гнилостный запах. Робот делился своими наблюдениями с Молохом, а тот кивал и говорил, что нужно отправляться в путешествие.