Кэйтлин Свит - Узор из шрамов Страница 68

Обычно я уверена в образах — и своих видений, и других. Платья Селеры, кровь на хвосте орла. Другие вещи вспомнить сложнее. Когда после того или иного события случилось следующее? Через неделю? Через месяц? Он действительно меня об этом спрашивал, а я ему ответила так, а не иначе? И если я не уверена, надо ли мне об этом промолчать или все же написать: «Я не могу вспомнить точно, хотя, быть может, дело было так»?

Но тогда истории не получится. А мне надо ее рассказать. Целостную и вполне определенную.

Иногда образы помогают вспомнить остальное: цвета, свет, текстуры, за которыми вновь начинаются слова. В такие времена, как это. Потому что платье Селеры действительно было длинным, белым и вышитым драгоценными камнями. Платье, в которое она нарядилась перед отъездом.

Грасни нашла меня во дворе, на скамье у главной сцены. Эта лавка стояла далеко от выступавших, и оттуда я могла видеть короля и Земию на небольшом возвышении, остальные лавки и пространство вокруг. За последний час я увидела представления четырех танцоров (трех великолепных и одного настолько ужасного, что даже Халдрину стало не по себе), двух акробатов и актера, который пытался превратить себя в извергающийся вулкан с помощью красных шелковых шарфов и кучи больших камней. Бардрема я не видела, хотя мои глаза метались в ожидании.

— Неудивительно, что принцесса выглядит несчастной, — сказала Грасни, втиснувшись рядом со мной. — Посмотри на этого: запутался в своих шарфах и пытается не заорать, потому что ему на ногу свалился камень. Зачем король ей показывает, какими глупыми могут быть сарсенайцы?

— Она не несчастна, — сказала я с напускной легкостью, пытаясь скрыть удивление от прихода Грасни. — Она немного улыбается. Может, он того и хочет.

— Это улыбка? Не похоже…

Но Земия улыбалась — по крайней мере, разглядывая ее в лучах утреннего солнца, я была в этом уверена.

— Давай сядем поближе, — предложила я. — Народу много, но Борл поможет нам пробраться. — Услышав свое имя, он поднял голову, и я почесала его между ушей.

— Нет, — Грасни посмотрела на него, потом на меня. Я подумала, что она может задать вопрос, на который я не сумею ответить; например: «Почему он так к тебе привязался, хотя раньше постоянно кусал?» Но она ничего не сказала, и я продолжила:

— Или можно уйти. Давай узнаем, разрешит ли Деллена отведать блюда, которые она готовит к свадьбе. Или, — я заговорила быстрее, потому что Грасни больше не смотрела на меня и теребила кончики волос, — мы могли бы пойти к тебе или ко мне и поговорить о чем-нибудь, потому что скоро…

— Не скоро, — тихо сказала она и внезапно подняла голову. — Сегодня. Мастер Телдару только что сообщил, что мы должны ехать сегодня. Мы с Селерой.

— Сегодня? — переспросила я. — Но он говорил, что это будет после свадьбы. Селера… Где она?

— В своей комнате. Не хочет выходить. Я даже предложила ей отрезать мои волосы.

Я встала.

— Он не может так поступить.

— Еще как может. Его торопят наниматели. Они написали, чтобы мы выезжали немедленно.

— Он показывал вам эти письма?

— Нет… Нола, в чем дело?

«Он снова лжет и что-то затевает. Я знаю, знаю и не могу вынести этого знания, не могу больше это терпеть, а тут еще ты уезжаешь».

— Ты уезжаешь, — ответила я. — Это трудно вынести.

В молчании мы покинули двор. Борл тыкался носом в мою руку, и я подумала: «Разве не замечательно: единственный, кто меня понимает — пес, которого я воскресила из мертвых».

Мы остановились у двери Селеры. Я позвала ее, но она не вышла. Изнутри не доносилось ни звука. Дрен принес нам хлеба и сыра. Мы подошли к пруду. Грасни сказала:

— Я очень хочу уехать, но буду скучать, даже по жаре и по таинственному супу Деллены с твердыми кусочками. — Мы обе попытались рассмеяться, но у нас не вышло. Я подумала о стражнике, Силдио, в которого она была влюблена, и хотела спросить об этом, показать, что я помню и думаю о ней, но не стала.

Когда пришел Телдару, мы сидели у двери Селеры.

— Она наверняка выйдет в уборную, — сказала Грасни, и в тот момент мы увидели, как он шагает к нам между деревев. Он улыбался.

— Вы пропустили невероятно талантливого музыканта, — сказал он, подойдя ближе. — Никогда не слышал такой великолепной игры. — Он говорил очень быстро, слегка покачиваясь на кончиках пальцев. Я ощутила в животе знакомый холод и обняла себя руками, словно это могло меня согреть.

— Грасни, иди собираться. Кареты ждут.

Я смотрела, как она бежит в свою комнату; длинное бесформенное платье развевалось за ее спиной, как облако оражневой пыли.

— Что ты задумал? — спросила я. Мой голос слегка дрожал.

— Нола! — воскликнул он. Я не повернулась, но представила, как он поднимает брови и широко раскрывает глаза. — О чем ты?

Грасни уже возвращалась, сгибаясь под весом мешка; в руках у нее была кожаная сумка.

— Это не может быть она, — быстро произнесла я. — Что бы ты не планировал, это не может касаться ее.

— Глупая, подозрительная девица, — пробормотал он и шагнул, чтобы взять у Грасни сумку. Опустил ее на землю, рядом поставил мешок и постучал в дверь Селеры.

— Селера! Слышишь, время пришло. Пожалуйста, выходи.

Тишина.

— Селера. — Чуть громче.

К нам подходила госпожа Кет, стуча тростью по дорожке. Рядом шел Дрен, за ними — другие ученики. Прощальная процессия. Я проглотила неожиданные слезы и посмотрела на дверь.

— Дорогая, — новый тон, которого я никогда раньше не слышала. — Выйди ко мне.

Я взяла Грасни за руку и потянула ее прочь, ближе к остальным. Я видела, как он говорил что-то еще, прижав лоб к двери и разводя руки в стороны, словно пытаясь вытащить ее сквозь дерево.

Дверь медленно открылась, и из комнаты вышла Селера; Телдару отошел на несколько шагов, тоже медленно, и само время замерло, увидев ее.

— О! — воскликнула девочка за моей спиной. — Она еще красивее, чем обычно! — Так и было. Я никогда не видела этого белого платья с узорами в виде плюща из драгоценных камней. Я никогда не видела такой сложной прически с локонами и завитками, украшенными золотом и драгоценностями. Туфли были позолоченными, а каблуки делали ее еще выше.

— А, — пробормотала Грасни, — она хочет, чтобы он пожалел о том, что делает.

«Возможно, он жалеет, — подумала я, наблюдая за тем, как он смотрит на нее. — Возможно, в этот самый момент он жалеет».

Она не взглянула на него. Она подошла к нам, наклонилась, чтобы поцеловать детей и макушку госпожи Кет. Госпожа Кет плакала.

— Дитя, — сказала она, — мы будем тобой гордиться. Они полюбят тебя так же, как мы.