Леди, которая любила лошадей (СИ) - Демина Карина Страница 7

Так почему не она?

Одинокая. Оставшаяся некогда без поддержки мужа и денег, сумевшая возродить, что дело, что состояние… могла ли?

Сложно сказать вот так, сразу.

А беседка и вправду оказалась хороша, поставленная чуть в стороне от дорожек, укрытая темным тяжелым виноградом, она будто специально была создана для разговоров приватных.

Внутри было влажно.

Слегка прохладно.

И пахло землею, деревом и резкими тяжелыми духами Ефимии Гавриловны. Подумалось, что в этаком укромном месте многое сотворить можно.

- Вы должны мне помочь, - сказала Ефимия Гавриловна, прежде чем Демьянова фантазия вовсе вышла из берегов.

- Чем?

Она присела на краешек лавки, осторожно, будто опасаясь, что эта лавка не выдержит ее веса. Вздохнула. Прижала к груди платочек и уставилась перед собой невидящим взглядом. Сумрак беседки скрывал ее лицо, и волосы, и лишь белая блузка выделялась этаким неуместно ярким пятном.

- Аннушка хорошая девочка, но… она запуталась. Совершенно запуталась. Ей кажется, что вся-то жизнь и будет проходить в одном лишь веселье, что иначе и невозможно-то… и не желает, никак не желает понять, что веселье скоротечно, как и молодость.

Ефимия Гавриловна всхлипнула неожиданно тонко, как-то совсем уж по-девичьи.

- Меня она слушать не хочет. Связалась с этим проходимцем.

- Сочувствую.

Демьяну кивнули, и ручка с белым платком коснулась лица.

- Я… скоро меня не станет. И кто позаботится о ней?

Стало как-то слегка… не по себе. Заботиться о посторонней девице весьма свободных нравов у Демьяна никакого желания не была.

- Женитесь на ней. Пожалуйста.

- Простите?

Демьяну показалось, что он ослышался, но Ефимия Гавриловна повторила:

- Женитесь.

- Я пока не готов жениться.

Тем паче на подобной особе, полагающей, что мир весь и целиком создан исключительно для ее личного пользования. С этакою не жизнь будет, а сплошное мучение.

Да и в лошадях она понимает мало.

- Отчего же? – Ефимия Гавриловна убрала платочек и тон ее изменился, появились в нем этакие властные нотки, которые Демьяна пугали. – Она молода. Здорова. Миловидна. Что еще надо?

Ума бы хотелось.

И воспитания какого-никакого. Близости душевной, руку на сердце положа, ибо без нее, как теперь Демьян понимал, смыслу в браке нет.

Любовь…

Про любовь он точно сказать ничего не мог, ибо, несмотря на годы и жизнь довольно-таки бурную, влюбляться ему, так, чтобы до потери разума и способности дышать, не случалось. Бывали, положа руку на сердце, разные симпатии, но и те проходили быстро.

- Послушайте, по вам видно, что мужчина вы серьезный. Офицер или так… не важно, главное, что сумеете с норовом ее совладать. Хотя бы по первости. А там детки пойдут, и ей не до того станет.

В темноте огромные глаза Ефимии Гавриловны влажно поблескивали.

- Простите, но пока не имею подобных жизненных планов. И не могу связывать себя обязательствами…

- Она пустоголовая, конечно, но не злая… совсем не злая… и наследница… у меня не один миллион рублей… подумайте. Все-то станет вашим и только вашим.

Вот еще миллионов ему за руку с сердцем не предлагали.

Демьян покачал головой.

- Видите, - печально усмехнулась Ефимия Гавриловна. – Порядочный вы человек… жаль…

- Что порядочный?

- С другой стороны, - продолжила она, будто не услышав, - не будь вы столь порядочный, я бы и не просила. И что мне делать?

- Отошлите ее куда-нибудь.

- Куда?

- Не знаю… в Англию вот. Есть там пансионаты для девиц. Или просто мир посмотреть…

- Посмотреть… мир… - Ефимия Гавриловна ненадолго задумалась и вздохнула. – Я когда-то мечтала, что поеду по Европам… Франция вот, и Австрия… и еще непременно Египет.

- И что вам мешает?

- Не знаю, - она совершенно успокоилась и, показалось даже, что отказ Демьяна ее нисколько не расстроил, что на самом-то деле если и собиралась она говорить, то уж точно не о Нюсином замужестве. Тогда для чего все это?

Ожидание.

Беседка.

- Прежде вот дела мешали. Никому нельзя верить, за всем смотреть надобно… и еще страх… понимаете, нам случалось жить бедно, до того бедно, что я сама и готовила, и убиралась, и вещи штопала. Пять лет считала копеечку к копеечке и привыкла вот. Теперь копеечек набралось множество, а мне по-прежнему тратить страшно. И оттого за Нюсеньку боюсь, что она-то как раз деньгам счета не знает. Обвиняет меня в скупости, не понимая, что потратить все просто. А заработать… поди-ка попробуй.

Демьян кивнул, соглашаясь, что оно и вправду потратить легко.

Интересно, те конфеты хотя бы понравились? Нет, денег ему жаль не было, в конце-то концов, он привык жить скромно, а потому никогда-то особой нужды не испытывал.

Но хорошо бы, если бы понравились.

- Но вы правы… да… надо уезжать… она тоже в Париж хотела, возомнила, что ее там сразу заметят и позовут моделью. И слушать не желает, что девице порядочной в модели идти никак невозможно. Кто ее потом замуж-то возьмет?

Демьян мог бы сказать, что как раз замуж Нюся и не стремилась, но промолчал.

А Ефимию Гавриловну, кажется, всецело захватила новая идея. И она, эта идея, заставила ее вскочить.

- Простите… и спасибо… и еще раз простите… но если вдруг передумаете, если решите, что жениться вам все же стоит, то я буду рада.

- А Нюся?

- Что? А… нет, не думаю, но поверьте, я найду способ с нею сладить. Я, в конце концов, мать и лучше знаю, что ей нужно для счастья.

После нее в беседке остался тяжелый запах духов и ощущение, что он, Демьян, все же совершенно не понимает женщин.

Глава 4

Василиса лежала в кровати и ела конфеты.

Вот так просто лежала, бездумно глядела в окно, за которым солнце медленно выплывала из-за гор, и ела конфеты. Поставила деревянную коробочку, такую всю темную и гладкую, что просто прелесть, откинула крышку и пересчитала.

Четыре рядочка по шесть шоколадных трюфельных шариков в каждом.

Первый Василиса раскусила, наслаждаясь, что терпкой горечью посыпки, что мягкостью начинки. Зажмурилась, наслаждаясь ощущением того, как медленно тает шоколад на языке.

И показалось, что сегодняшний день определенно будет чудесен.

Просто не может не быть чудесным день, который начинается с шоколада.

- Я так и знала, - Марья зевнула во весь рот, не озаботившись прикрыть оный ладонью. – Утро несусветное, а она уже не спит. И шоколад жует.

Марья куталась в старый Василисин халат. И простоволосая, босая, выглядела до того домашнею, что Василиса удивилась и подумала, что никогда-то прежде сестру такой не видела.

- Делись, - велела та. – И двигайся.

- А ты чего встала?

Делиться шоколадными трюфелями было жаль. Немного. Нет, можно будет, конечно, отправить Лялю в лавку или самой съездить, наверняка, там сыщется еще, но… это ведь не то.

- Вещерский, зараза этакая, - сказала Марья, будто это что-то да объясняло. – Я его просила меня не будить.

- А он?

- А он и не будил. Но я же все равно проснулась.

- Но он же не будил.

Марья вытянулась на кровати, и светлые волосы ее рассыпались по плечам золотым полотнищем. Конфету она выбирала тщательно, будто от выбора этого зависела по меньшей мере вся ее жизнь.

- Все равно зараза. И авто забрал… поедет бомбистов ловить. Там скажи своей… Ляле, чтоб шкатулку черную в кабинете не трогала.

- Скажу.

- Бомба там.

- Бомба? – следующий трюфель оказался с ореховой начинкой, а в ганаш добавили капли соленой карамели, отчего вкус получился немного странный, но приятный.

- Ага… вот я ж не раз говорила этому паразиту, чтоб не смел таскать домой всякую гадость. Так нет же… как ребенок, право слово. У Никитки вечно полные карманы каких-то камушков, ракушек и лягушек, но это ладно, Никитке всего десять… а у этого бомбы… и думаешь, в первый раз?

- Сочувствую.

Марья махнула рукой и вытащила круглый золотой шарик.