Виктор Некрас - Ржавые листья Страница 7

Князь Ярополк дважды потом посылал в степь летучие загоны за головой Кури, или уж хоть за чашей, да только оба загона потеряли свои головы, не сумев добраться до ханской.

А потом началась усобица, и Ярополк сам остался без головы, через край понадеясь на воеводу Блуда. За что и поплатился, пережив отца всего на восемь лет.

Из всех воевод только Свенельд, служивший ещё Игорю Старому и соперничавший в войской славе с самим Святославом, не смирился с властью сына рабыни. Но пока что о Свенельде не было ни слуху, ни духу, невзирая на то, что прошло уже не менее четырёх лет.

Волчий Хвост налил полный кубок — на сей раз язык уже чуял вкус вина, но и в голове уже появилась еда заметная тяжесть. Горько усмехнувшись, Военег глянул в узорное веницейское зерцало на стене — да, вид у тебя, воевода Волчий Хвост…

Забава наконец-то проснулась, испуганными со сна глазами глянула на мужа, его нахмуренное лицо, заглянула в мрачные глаза, вмиг выхватила взглядом кувшин с вином, вспомнила, какой сегодня день и мгновенно всё поняла. Поникла головой и горестно спросила:

— Опять?

Ответа она и не ждала, она знала ответ — да, опять.

Вся ошибка князя Ярополка была в том, что он посылал с теми загонами молоденьких сотников, коим и скрыться от ворога — стыд, и удаль свою показать охота. Послал бы его, Волчьего Хвоста — Военег и через страх бы переступил, и через стыд свой, и через славу, а добрался бы до головы степного волка…

Забава грустно спросила:

— Чего ты себя зря терзаешь? Ведь двенадцать лет уже минуло, и Святослава не воротишь…

— Молчи, — грубо оборвал жену воевода. — Двенадцать лет — не сто! Святослава не воротишь, верно, да только Куря зажился на свете. И не будет мне покоя, доколь до глотки его не доберусь!

Военег не договорил и смолк. Да про что и говорить — про то, что собаку съел на тайных делах? Так Забава про то знает. Он опять налил полный кубок.

Забава хотела что-то сказать, но передумала. Оделась, подошла к окну, подняла раму и распахнула настежь обе створки ставней. В изложню ворвался свежий воздух и вместе с ним — шум просыпающегося весеннего города. Где-то ржали кони, мычали коровы, слышались голоса людей, в саду заливисто заголосили птицы.

Стукнув в дверь и пристойно помедлив несколько мгновений, вошёл тиун. Быстро и незаметно окинул изложню взглядом и, видно, враз всё поняв, ничуть ничему не удивился.

— Утренняя выть готова, боярин. Волишь подавать?

Военег Горяич вздохнул — слов нет, до чего его тяготили все эти обычаи боярской жизни, его, простого воя, собственной храбростью выбившегося сперва в гриди, а потом и в воеводы. Но отвергнуть эти обычаи он уже не мог: не зря говорят — кто имеет власть, тот не имеет воли.

— А подавай, — легко кивнул воевода, вставая и тут же, заметив непроизвольное движение Забавы к кувшину, словно мимоходом прихватил его с собой. В её глазах плеснуло разочарование. Она знала, как пройдёт весь день до вечера. Знала, что он будет весь день пить, мешая фалернское с кипрским и пиво с мёдами и не пьянея. Будет мрачно глядеть в одну точку, а на все её попытки с ним заговорить — отмалчиваться или отвечать коротко и сердито. Привыкла.

Князь Владимир ждал. И не стоило заставлять его ждать долее. Он, небось, уже все окна себе в тереме лбом протёр — когда же Свенельд объявится. Объявится, не умедлит, пусть князь не сомневается.

Солнце проглянуло из-за облака и длинные яркие лучи золотом брызнули по окоёму. Дрогнувший туман клубами начал стекать с лесистого холма к Днепру. Из тумана выглянули островерхие крыши Будятинского погоста. Бывшее имение княгини Вольги, а потом Малуши, второй жены Святослава и матери Владимира процветало. Теперь здесь была острог и охотничья усадьба самого великого князя Владимира.

Свенельд шевельнул плечом, и десять легкоконных сорвались с места, дробно простучали копытами и нырнули в туман. Бывший воевода снова замер, вслушиваясь в звуки, доносящиеся из тумана. Впрочем, оттоль пока что ничего не было слышно. Но память, боевой опыт и воображение прекрасно давали старому варягу понять, что там сей час творится.

Вот всадники, прячась в тумане, лезут на стены, захлестнув арканами пали. Подтягиваются, переваливаются через тын, скрываются внутри острога…

Десятник, внезапно возникнув из тумана, прыжком сшибает сторожевого воя над воротами, а нож мгновенно добирается до горла, не давая не то что крикнуть, а даже и прохрипеть…

Короткая мечевая схватка у ворот заканчивается быстро — шесть распластанных в пыли тел, и находники в кожаных латах над ними с окровавленным оружием в руках…

В Будятине начинается суматоха…

Со скрипом отворяются ворота, и Свенельдов старшой, урманин Ратхар, вскидывает к губам рог…

В Будятине и впрямь начался переполох, слышались крики, но туман ещё не осел и ничего не было видно. И тут взлетел вверх заливисто-звонкий рёв рога. Знамено от Ратхара.

Свенельд вскинул руку, и конная сотня, лязгая бронями, ринулась вперёд, туда, где трубил рог. Два десятка гридей застыли за спиной боярина, молча сопровождая глазами каждое его движение.

Свенельд тронул коня, и гриди, облегчённо вздохнув, двинулись следом. А урманин мрачно думал, — дошло ведь до того, что сотню-полторы воев впереди себя посылаю. А ведь было время — по одному движению его руки шли на смерть тысячи воев. Ныне же утеряно всё — и кормления, и поместья, и грады, данные во владение ещё Игорем Старым. И жаль, и жалеть без толку — Владимир его, Свенельда, вряд ли пощадит. Он-то помнит, что это Свенельд постарался об устройстве Овручской войны, где погиб его и Ярополка младший брат Вольг. В отместку за убийство Люта…

Перед глазами Свенельда на миг возникло жёсткое обветренное лицо, прокалённое солнцем в походах. Лют, сын, последняя надежда и опора… Кажется, я становлюсь по-стариковски жалобным, — подумал Свенельд, — не подобает.

И Владимир его не пощадит. Попадись он, Свенельд, Владимиру — князь меча не остановит ни на миг. Святославичи ещё при жизни своего великого отца грызлись мало не насмерть, а у Владимира, рабичича, большой любви к своим братьям не было никогда, как и у них к нему, а Вольг нарушил мир первым, когда убил Люта Свенельдича, и набрал себе в войско древлянскую чернь (ишь, умный, — с лапотниками супротив железных ратей, бивших некогда и козар, и печенегов, и болгар, и греков), а погиб Вольг по собственной глупости, вздумав пешим задержать бегущих пешцев-сторонников. Вот только никому это не нужно. Татя бьют не за то, что украл, а за то, что попался.

Из редеющего тумана выплыли растворённые настежь ворота, и конь внёс Свенельда внутрь Будятинского острога. Во дворе ещё бушевала сеча, — Свенельдичи толпой добивали застигнутых врасплох острожан. Взгляд воеводы выхватил в толпе Варяжко. Бывший гридень неистовствовал с двумя мечами в руках, — только взблёскивала на гриде кольчуга, да метались в руках, рисуя смертельную паутину, мечи, — казалось, они живут отдельной жизнью сами по себе, без участия хозяина.