Андрей Плеханов - Левый глаз Страница 7

Павел понимал – если он предъявит результаты своих исследований коллегам, те сомневаться не станут: сочтут плод носителем множественных врожденных пороков и бросят все силы на реанимацию женщины. И отравят сатирчика лошадиными дозами гликозидов и прочей дряни.

Павел поставил датчик в гнездо, упер локоть в край аппарата и задумался, уставившись на экран сканера.

– Паракало, на мэ созис, – услышал он вдруг тихий, едва различимый тонкий голосок. – О антропэ мэ та аспра руха, на мэ созис!

Мятликов встрепенулся, ошарашенно оглянулся. Никого в комнате – кроме него и беременной. Это она сказала? Павел наклонился над лицом женщины – трубка все так же шла через ее гортань, она не смогла бы произнести ни слова, даже если б очнулась.

– О антропэ мэ та аспра руха, на мэ созис! – из тишины снова вырисовался голос. – Паракало! На мэ созис, о антропэ мэ та аспра руха…

Мятликов нервно схватил ручку и записал слова. Голос повторял их на манер заедающей граммофонной пластинки и никак не мог остановиться. Павел взял датчик, дрожащим пальцем ударил по кнопке, в поле его зрения появилось лицо плода. Губы сатирчика шевелились в такт голосу.

– Замолчи, – зашипел Павел. – Все равно я тебя не понимаю! На каком языке ты говоришь?

– О антропэ мэ та аспра руха, на мэ созис!

Павел запустил выключение сканера, через минуту тот отрубился от сети и одновременно умолк голос.

– Уфф, – сказал Павел. – Ох ты батюшки… Что же это творится? Просто караул.

Он взял листок с записанными словами. Только одно из них отдаленно знакомо – «антропэ». «Человек». Греческий язык? Наверное… Почему бы сатиру не говорить на греческом?

Экзофтальмик – вот кто должен все разъяснить. Пришло время задать ему пару вопросов.

Павел не стал разговаривать с Экзофтальмиком в супермаркете – решил после долгих размышлений, что на территории магазина тот опять впадет в транс и добиться от него чего-либо путного вряд ли удастся. Поэтому Паша решил дождаться Экзофтальмика у выхода из «Евроспара». Он пришел в магазин вечером, в половине десятого, убедился, что пучеглазый находится на боевом посту, затарился коньяком, вышел на улицу и занял наблюдательную позицию слева от парковки машин – в месте, не слишком приметном для охранников. Погода испортилась – подул холодный ветер; дождь, слава Богу, пока не начался, но продрог Паша изрядно. Коньячок не дал ему превратиться в ледяную статую – за двадцать минут Павел незаметно для себя выхлебал из горлышка всю бутылку. А там и Бассарей появился.

Умный Паша не стал приставать к Экзофтальмику прямо у «Евроспара» – слишком много людей, а ему нужна была интимная беседа – с применением, ежели понадобится, морального прессинга, а если дойдет дело, то и элементов душевной пытки. И потому доктор Павел Мятликов, действуя в манере лучших мастеров наружной слежки, последовал за объектом сзади, держась на расстоянии тридцати шагов. Впрочем, с таким же успехом он мог бы соблюдать дистанцию в три метра, и даже нагло дышать объекту в затылок или бежать впереди него на четвереньках – пучеглазый, кажется, не обращал внимания ни на что, происходящее в окружающем мире.

Коньячок подействовал на Павла положительно – в стереотип его жизни давно вошел обычай сразу после принятия дозы ложиться спать и видеть приятные сны, теперь же он обнаружил, что передвижение по городским тротуарам подшофе имеет явные, не познанные им до сих пор плюсы. Колено вдруг перестало болеть и скрипеть – совсем! Паша двигался по улице с давно забытой легкостью, улыбался всем встречным и думал о том, что жизнь неуклонно и несомненно налаживается.

Он так увлекся собственной эйфорией, что едва не упустил пучеглазого. Тот свернул за угол очередного панельного девятиэтажного дома и выпал из поля зрения. Когда же Паша последовал вслед за ним, то обнаружил, что объект слежки исчез.

Павел не запаниковал. Пробуждающиеся инстинкты филера кинули его в ближайший подъезд дома, там он и обнаружил Экзофтальмика, безуспешно пытающегося попасть ключом, дрожащим в руке, в круглую скважину черной железной двери.

– Позвольте вам помочь, – произнес Павел тоном, исключающим всякое сопротивление, после чего весьма нахально выдернул связку ключей из пальцев Бассарея и открыл дверь. – Прошу вас, – повел он рукой. – Проходите, уважаемый господин Сабазидис.

– Э-э… – Физиономию Экзофтальмика повело нервным тиком сразу в трех направлениях, глаза поплыли в стороны, каждый сам по себе. – Мое, мое… Отдай, отдай мне. – Пучеглазый потянулся к своим ключам, но Мятликов быстро убрал руку за спину.

– Разговор есть, – сообщил он. – Где вы предпочитаете общаться, господин Сабазидис? Здесь, мне кажется, не совсем удобное место. Может быть, мы пройдем в вашу квартиру?

– Нет, нет. Нельзя. Уходи, чужой человек, человек. Отдай и уходи, уходи.

– Не уйду, – заявил Паша. – Просто не уйду, и все. В конце концов, я имею право знать, что за ерунда творится в моей жизни. Чудеса начались сразу после того, как я встретил вас – и чем дальше, тем чуднее все закручивается. Кто вы такой, Бассарей Сабазидис – так, кажется, вы себя назвали? И какое отношение имеет к вам сатир в животе у беременной?

– Не знаю, – пробормотал Экзофтальмик. Он попытался испуганно опустить очи долу; здоровый глаз послушно уставился в пол, но выпученный вдруг самостоятельно пополз вверх и с любопытством уставился на Мятликова. – Не знаю, не знаю, не знаю. Какой сатир, сатир, сатир?

Ого… Повело пучеглазого. Повторять каждое слово по три раза – это уже перебор. Так и за полгода до сути не доберешься.

– Не надейтесь отбрыкаться, – строго сказал Павел. – Вы скажете мне все, что знаете, иначе я от вас не отвяжусь. Круглые сутки буду за вами ходить, пока не расколю на признание. Я уже говорил вам, что я врач. Так вот, к нам в больницу доставили беременную девушку. Она в коме… без сознания, понимаете? А в животе у нее – плод с рожками, конским хвостиком и козлиными ножками. Вам это ни о чем не говорит?

Паша попал в точку. Еще как попал. Все лицевые тики Экзофтальмика мгновенно остановились, превратив физиономию в неподвижную, до предела изумленную маску. Рот приоткрылся, нижняя челюсть безвольно отвалилась вниз. Оба глаза уставились на Мятликова, причем здоровый выпучился почти до той же степени, что и больной.

Полминуты прошло в молчании. Потом Павел поднял руку и пощелкал пальцами перед носом Экзофтальмика.

– Эй, господин Сабазидис! – громко позвал он. – Ау! Не спите, товарищ! Ответьте на мой вопрос и я верну вам ключи!

– Не знаю… – Сабазидис выдавил из себя звук, напоминающий скрежет двери, не открывавшейся лет двадцать. – Уходи, чужой человек. Отдай мое и уходи. А то позову милицию.