Лев Рыжков - Золотарь Страница 7

Я, не скрою, встрече обрадовался. «Мамхен! Клар-хен! – изливались из меня приторно медоточивые возгласы. – Какими, Боже мой, судьбами?!» И все это сопровождалось неимоверным количеством влажнейших поцелуев. Сам я не сентиментален, отнюдь. Бываю подчас и циничен. Однако, черт его знает от чего, расчувствовался и даже слегка прослезился. Впрочем, прослезился-то я не слегка. Стоило лишь первой слезе, той самой, скупой, мужской, суровой, покинуть пределы глазного века, как за ней, первой ласточкой, последовал целый слезный водопад, сменившийся неожиданно самым идиотическим хихиканьем сквозь те же слезы. Я понимал, что выгляжу смешно, но ничего не мог с собой поделать: на меня все еще действовал проклятый хлороформ.

Так же, сквозь смех и слезы, я спросил мать и сестру:

– Вы-то, вы-то как здесь оказались? Нас что, всех арестовали?

– Нет, – отвечала мать. – Нет, сынуля (терпеть не могу обращение «сынуля»), нет! Мы едем получать наследство.

Услышав сие, я почему-то не очень удивился, лишь еще более расхохотался.

– Неужели, – спросил я, – престарелая бабуля Эльза скончалась? Какая жалость!

Мать смотрела на меня весьма подозрительно, она так и не могла понять, смеюсь я или плачу. В голове ее, несомненно, бродили мысли вроде: «Да, испортился мой сынок на университетских хлебах. Наверное, не стоило посылать его учиться. Сидел бы ты, сынуля, лучше в нашем задрипанном Задницбурге, пошел бы в ученики к сапожнику, а годам к пятидесяти, глядишь, и мастером стал бы. Эх, молодежь, молодежь!»

Я и сам чувствовал, что поневоле, идиотизированный наркотическими парами, спровоцировал извечный конфликт отцов и детей. Мне сделалось неловко. Я закрыл руками лицо, ладонями сдавил себе уста, дабы не прорвался наружу идиотский смешок. И тут же особо сильным спазмом смех мой вырвался неудержимо наружу.

Мать вкупе с сестрою смотрели на меня настороженно. Наконец мать молвила, произнося слова осторожно, как на допросе в полиции:

– Нет. Дорогой. Сынуля. Тетушка. Эльза. В. Полном. Здравии.

Слова проистекали из ее уст четкие, размеренные, как капель.

– А. Ты. Не. Хвораешь. Ли. Сынуля.

О Боже! Они думают, что я рехнулся!

– Нет, мама, – борясь со смехом и слезами, ответствовал я. – Я не болен. Просто эти негодяи напичкали меня хло…

– Ну и слава всевышнему! – сказала мать. – А то

мне показалось, что ты не в себе.

– А куда мы все-таки едем? – спросил я. – Расскажите, пожалуйста. Я в полном неве…

– Видишь ли, сынуля, – сказала мать, – твой семиюродный прадедушка Карл-Людвиг фон Гевиннер-Люхс барон Дахау готовится отойти в мир иной, а ты его единственный наследник мужеского полу, и согласно многовековой традиции ты унаследуешь его капиталы и титул вкупе с родовым замком Дахау.

Смех и слезы внезапно прекратились.

– Неужели это правда?! – воскликнул я. – Клара, скажи хоть слово!

– Ну! – сказала Клара.

– Клара! – Я взревел. – Это все – правда?

– Истинная правда, – не изменясь в лице, сказала Клара.

Леопольдушка! Тебя никогда не били по голове каменной плитой? Если били, то ты можешь представить себе мое тогдашнее состояние.

Я вытаращил глаза. Дыхание перехватило. И, как это обычно и бывает от удара каменной плитой, сознание оставило меня.

Из беспамятства меня вывел отвратительный запах нюхательной соли и резкий, царапающий голос одного из моих похитителей:

– Вставайте, господин наследник, приехали!

Дверцы экипажа распахнулись. Мать и Клара поспешили покинуть сумеречную внутренность сего транспортного средства, я же помедлил, прислушиваясь к мерному стуку дождевых капель снаружи. Больше всего на свете тогда мне хотелось, Леопольд, опять очутиться в нашей захламленной комнатушке, а вовсе не бросаться навстречу неизвестности.

– Кристоф, сынуля, ну что ты там копаешься?!

Я вышел. И, второй раз за день, оказался потрясен.

Я увидел замок, владельцем которого мне предстояло вскорости стать. О, Леопольд, это оказался даже не замок, но целый город, раскинувшийся, как мне показалось, на многие мили, занявший своей громадой весь доступный глазу горизонт. Старые, обветшалые стены сложены из огромных каменьев, подобных блокам, из которых построены великие египетские пирамиды. В зазорах между камнями проросли какие-то, я до сих пор не знаю какие, растения, может, это мох, но мох гигантский, даже кустистый. По всей доступной моему взору стене расположились окна, а может, бойницы, – расположились в хаотичном, подчиняющемся невесть какой закономерности порядке. В зеленом, затхлом рву пузырились дождевые капли. Опустился подъемный мост, дерево которого оказалось сильно источено временем. То тут, то там зияли огромные, занозистые дыры. Металлические опоры моста проржавели и приобрели пачкающий бурый оттенок.

Ко мне подошел андрогинный прислужник и вежливо и церемонно проквакал:

– Примите наши извинения, но карета не может проехать по мосту. Сами видите, в каком он состоянии. Придется следовать пешком.

– Пустое! – отмахнулся я и после некоторой паузы добавил: – А скажите-ка, любезнейший, здесь можно помыться и что-нибудь поесть? Я грязен и голоден, как свинья.

Мать и Клархен зашипели на меня.

– Нет, – отвечал прислужник. – Сейчас это невозможно. Вы должны немедленно предстать перед умирающим бароном. Потом, не сомневайтесь, баня и обед будут вам предоставлены. А сейчас попрошу вас немедленно последовать за мной!

Было довольно прохладно, да еще и капли дождя увесисто шлепались мне за шиворот, и к концу переправы через мост у меня уже зуб на зуб не попадал. Хотелось обсохнуть, обогреться.

Андрогин подвел нас к воротам, способным пропустить пятидесятифутового великана, если такие бывают. К воротам, я заметил, оказалось приделано кольцо, от коего тянулась цепь, державшая на себе внушительную кувалду. Андрогин взялся за ее рукоять и с немалой силой обрушил на ворота удар. На мгновение я почувствовал себя внутри звонящего колокола. Клара ахнула.

Через минуту, а может, прошло больше времени, слева от нас распахнулась маленькая калитка, неразличимая в общей громаде ворот. Из калитки показалась голова маленького безволосого человечка.

– Господа наследники! – церемонно провозгласил наш сопроводитель.

– Прошу! – угодливо сказал человечек.

Мы вошли в помещение (как я позже узнал, оно называется «караульная»), до крайности скупо освещенное. Потолка не угадывалось, казалось, его нет вовсе, ибо свет освещал пространство только на уровне наших голов.

Путь наш лежал в глубь караульного помещения. Мы прошли уже около сотни шагов, однако помещение все не кончалось.

– Налево! – скомандовал наш провожатый.