George Martin - Танец с драконами Страница 7

«Куда отправляются шлюхи», – такими были последние слова отца. «Его последние слова, и какие!» – Арбалет тренькнул, лорд Тайвин осел назад, и Тирион Ланнистер оказался в темноте, ковыляющим бок о бок с Варисом. Должно быть, он каким-то чудом сумел спуститься по шахте на двести тридцать ступенек туда, где сияли оранжевые угли в глотке железного дракона. Но он не помнил, как там очутился. Только звук арбалета, и вонь отцовского кишечника. – «Даже умирая, он ухитрился меня обгадить».

Варис проводил его сквозь туннели, но они не перемолвились и словом, пока не добрались до Черноводной, где Тирион одержал великую победу и оставил половину носа. Здесь карлик повернулся к евнуху и тоном, которым человек обычно сообщает о том, что уколол себе палец, поведал:

– Я убил отца.

Хозяин шептунов был одет в изъеденную молью коричневую рясу из грубой ткани с капюшоном, который скрывал гладкие толстые щеки и круглую лысую голову.

– Лучше б вы не поднимались по той лестнице, – укоризненно сказал он.

– Куда отправляются шлюхи, – Тирион предупреждал отца не произносить при нем этого слова.

«Если б я не выстрелил, он бы увидел, что это лишь пустые угрозы. Он бы вырвал арбалет у меня из рук, как вырвал из моих рук Тишу. Он уже поднимался, когда я его убил».

– Я убил и Шаю, – признался он Варису.

– Вы знали, кем она была.

– Знал. Но никогда не думал, кем окажется он.

Варис хихикнул:

– А теперь знаете.

«Нужно было прикончить и евнуха тоже». – Кровью на руках больше, кровью меньше, какая разница? Он не мог точно сказать, что удержало его руку с кинжалом. Только не признательность. Варис спас его от палача, но только потому, что на него нажал Джейме. – «Джейме... нет, лучше о нем не думать».

Вместо этого он нашарил целый мех с вином, и присосался к нему как к материнской груди. Кислое вино сбежало по подбородку, пропитав и без того испачканную тунику – ту самую, в которой он сидел в камере. Палуба под ногами качалась. Когда он попытался встать, она убежала из-под ног куда-то в сторону, и он больно треснулся о переборку. – «Или это шторм, – дошло до него, – или же я напился сильнее обычного». – Его стошнило вином, и некоторое время он валялся в луже, размышляя, не утонет ли корабль.

«Это твоя месть мне, отец? Всевышний Отец назначил тебя своей Десницей?»

– Такова плата отцеубийце, – сказал он, слушая завывания ветра снаружи.

Было бы не совсем честно ради одного карлика топить ни в чем не повинного мальчишку, прибиравшего в каюте, и капитана со всей остальной командой, но когда боги поступали честно? И обступившая со всех сторон темнота жадно поглотила его.

Когда он вынырнул вновь, голова была готова расколоться на куски, а корабль совершал какие-то резкие круговые маневры, хотя капитан настаивал, что они прибыли в порт. Тирион попросил его говорить тише и начал слабо брыкаться, когда здоровенный лысый матрос потащил его за руку в трюм, где его встретило множество пустых винных бочек. Это были низкие маленькие бочки, тесные даже для карлика. Всё, на что был способен Тирион, это обмочиться. Его запихнули в бочку головой вниз так, что колени оказались возле ушей. Обрубок носа сильно чесался, но руки были прижаты так сильно, что он не мог даже пошевелиться, чтобы его почесать.

«Как раз паланкин, подходящий для человека моего телосложения», – пронеслось в его голове, когда забили крышку. Он слышал чьи-то крики, пока его куда-то катили. С каждым ударом он ударялся головой о дно бочки. Мир вокруг беспрестанно вращался, потом внезапно остановился от удара, из-за которого ему захотелось закричать. Сверху упала следующая бочка, и он прикусил язык.

Это было самое долгое путешествие в жизни, которое он мог припомнить, хотя в действительности оно не могло продлиться больше получаса. Его поднимали и опускали, катили и укладывали в кучу, переворачивали, ставили ровно и вновь куда-то катили. Сквозь деревянные планки он слышал крики людей, и один раз расслышал неподалеку лошадиное ржание. Онемевшие ноги начало покалывать, и вскоре они болели так сильно, что он напрочь забыл про головную боль.

Все закончилось как и началось: бочку опять покатили, отчего у него закружилась голова, и прибавилось ушибов. Снаружи раздавались чьи-то голоса, разговаривавшие на незнакомом языке. Кто-то принялся долбить бочку сверху, и крышка внезапно треснула. Внутрь хлынул свет и свежий воздух. Тирион жадно вдохнул и попытался встать, но только опрокинул бочку набок, вывалившись на плотно утрамбованный земляной пол.

Над ним возвышался чрезвычайно толстый мужчина с раздвоенной желтой бородой. В руке он сжимал деревянный молоток и железную стамеску. Его рубаха легко могла послужить шатром на турнире, а его достаточно свободно застёгнутый ремень демонстрировал свету огромное белое брюхо и пару больших грудей, покрытых жестким желтым волосом, висевших, словно мешки с салом. Он напомнил Тириону мертвую морскую корову, которую однажды выбросило на берег в скалах у подножия Кастерли Рок.

Толстяк глянул вниз и ухмыльнулся:

– Пьяный карлик, – сказал он на общем языке Вестероса.

– Дохлая морская корова.

Рот Тириона был полон крови. Он выплюнул её под ноги толстяку. Они находились в длинном сумрачном подвале с нишами для хранения бочек. Его стены были покрыты плесенью. Их окружали бочки с вином и элем, которых было более чем достаточно, чтобы утолить ночную жажду одного страждущего карлика. – «И даже всю оставшуюся жизнь».

– А ты дерзкий. Мне нравится это в карликах.

Когда толстяк рассмеялся, его плоть затряслась так энергично, что Тирион испугался, как бы он не упал и не раздавил его.

– Ты голоден, мой маленький друг? Устал?

– Страдаю от жажды, – Тирион поднялся на колени. – И измарался.

Толстяк фыркнул.

– Ванна прежде всего, да. Потом еда и мягкая кровать, так? Мои слуги позаботятся об этом, – он отложил инструменты в сторону. – Мой дом – твой дом. Друг моего друга за морем – друг Иллирио Мопатиса. Да.

«А каждому другу Паука Вариса я доверяю ровно настолько, насколько далеко я могу его зашвырнуть».

Толстяк все-таки предоставил обещанную ванну. Едва Тирион, наконец-то, погрузился в горячую воду и закрыл глаза, он тут же уснул.

Он проснулся обнажённым на перине из гусиного пуха, столь пышной и мягкой, что можно было представить, будто тонешь в облаке. В рот набились и прилипли к языку волосы, в горле пересохло, зато член был словно железный прут. Он скатился с кровати, разыскал горшок и с блаженным вздохом постарался наполнить его до краев.