Павел Молитвин - Тень императора Страница 70

— Зачем бы ему? Он и так имеет все, что пожелает, кроме моих забот, — проворчал Кешо, видя, что девчонка и не думает шутить.

— Затем, что скорпион не может не жалить!

— Ox и язычок же у тебя острый! Похуже скорпионьего жала будет! — Кешо нахмурился. Он и сам недолюбливал Душегуба, и предстоящий разговор с ним его отнюдь не радовал, но Хайтай не следовало говорить о начальнике тайного имперского сыска в таком тоне.

— Тебе не нравится мой язык? — Нахальная девчонка показала императору хорошенький розовый язычок, затем медленно провела им по пухлым губам. — А кто-то ведь совсем недавно клялся, что он источает мед!

— Тьфу на тебя, хитрюга! Вели приготовить бассейн и позаботься о том, чтобы нам не было в нем скучно.

— Будет исполнено, мой повелитель. Я придумаю что-нибудь необычное, — томным голосом пообещала Хайтай и вонзила зубы в солнечный персиковый бок. Несколько мгновений Кешо с удовольствием наблюдал за тем, как брызнувший сладкий сок течет по её круглому подбородку, падает на высокие пирамидки девичьих грудей, потом нарочито громко вздохнул и направился к выходу из Розового зала.

Выйдя из Западной башни на открытую галерею, император остановился и, прикрыв рукой глаза от вечернего солнца, окинул взглядом стоящие в гавани суда. Число их росло с каждым днем, и, после того как подойдут последние корабли из Аскула, можно будет приступить к отправке войска в Саккарем. Барбакаи Керджик и Номар рвутся в бой. Стянутые в Пиет дромады копейщиков, лучников и мечников ждут лишь приказа. Приведенные Газахларом слоны пребывают в отличной форме, и, если они хорошо перенесут путешествие по морю, это сильно упростит стоящую перед его воинами задачу…

По пути в Бронзовый зал, где дожидался его Амаша, император позволил себе помечтать. Он представил входящие в гавань корабли, груженные вывезенными из Саккарема сокровищами: золотом и серебром, драгоценными каменьями и прекрасными тканями. Бочками с виноградным вином, мешками с мукой, сильнорукими рабами и искусными рабынями, которыми он будет расплачиваться с купцами и оксарами, помогавшими ему строить корабли и снаряжать войска. Награбленным в Саккареме добром он заткнет глотки недовольным, народ станет прославлять его, и, быть может, тогда он перестанет злиться и выходить из себя в ожидании очередного разговора с Амашей. Надежды на это, впрочем, мало — толстомясый скорпион умеет накопать грязи как во дни поражений, так и во дни побед. Ведь даже торжества по поводу взятия имперскими войсками Аскула ухитрился отравить, притащив во дворец посланцев Гистунгура. И сейчас, разумеется, напомнит об их требованиях, хотя знает, сколь неприятны они повелителю Мавуно.

Предчувствия не обманули императора. Почтительно поприветствовав его, начальник тайного сыска быстро покончил с мелкими делами и обратился к Кешо с давно уже наболевшим вопросом: казнить ли доставленного из Аскула чародея прилюдно или отдать посланцам Гистунгура?

— Мы ежедневно поим его одурманивающим зельем, дабы он не мог применить против нас свои чары. Однако долго это продолжаться не может. Ученики Богов-Близнецов предупреждали, что постоянное употребление полученного из хубкубавы снадобья быстро превращает человека в идиота. По их мнению, Тразий Пэт не является в этом отношении исключением, и потому надобно как можно скорее решить его участь. — Уютно расположившийся в глубоком кресле толстяк сложил на животе короткопалые пухлые ручки и, казалось, наслаждался затруднительным положением, в котором оказался его повелитель. — Нам-то, понятное дело, все едино, казнить сумасшедшего или одурманенного, а вот посланцев Гистунгура устроит только маг, пребывающий в своем уме…

— Знаю! — прервал Кешо разглагольствования Амаши. — Я не страдаю провалами памяти и хорошо помню, чего хотят эти наглецы! Да и ты не даешь мне забыть о мятежнике-чародее, которого даже помучить как следует невозможно. Этот негодяй неплохо устроился! Его за мой счет поят драгоценным снадобьем, он сутками погружен в сладкие грезы, а мы портим себе кровь, изобретая, как с ним поступить.

— Приставленные к нему тюремщики кормят его домашними бульонами, словно малое дитятко. Мы поместили его в «Птичнике», в сухой, чистой и теплой камере, дабы он не простыл и не издох раньше времени. Соломенную подстилку под ним меняют раз в день, — подлил масла в огонь Душегуб.

— Эт-то ещё зачем? — грозно вопросил император.

— Так он же, будучи в забытьи, под себя ходит. Самим тюремщикам хуже будет, если они не станут его обихаживать. Ему-то без разницы, где лежать, что есть. Не кормили б, так и вообще от истощения помер и не заметил.

Пронзительный голос начальника тайного сыска резал императору слух, а мысль о том, что проклятого чародея, доставившего ему столько неприятностей, приходится содержать как дорогого гостя, раздражала, словно соринка в глазу. Но хуже всего было то, что, отдав приказ доставить Тразия Пэта в столицу живым, сам же он и поставил себя в крайне неловкое положение. Мерзавец этот, оказывается, успел лет восемь назад насолить чем-то лично Гистунгуру — Возлюбленному Ученику Богов-Близнецов, — и тот желал во что бы то ни стало заполучить его для сведения старых счетов. Портить отношения с главным жрецом Храма, являвшимся к тому же — пускай и негласно — владыкой острова Толми, Кешо решительно не хотелось, а ежели не отдать Тразия посланникам Гистунгура, ссоры не избежать. Отдать же его было немыслимо, поскольку в городе и так ходили пущенные какими-то злопыхателями слухи, будто предводителю аскульского мятежа удалось бежать из имперской тюрьмы. Прилюдно отрубив ему голову, посадив на кол или четвертовав, они положили бы конец этим развращающим умы байкам, ибо в Мванааке жило немало людей, бывавших в Аскуле и знавших Тразия в лицо. Но как совместить требования жрецов о выдаче им чародея с публичной казнью?..

— А почему бы тебе, несравненный, не отдать Тразия ученикам Богов-Близнецов на помосте? Отменить в последний момент казнь и…

— Нет, это не годится. Я уже думал над таким вариантом, но ничего хорошего он нам не сулит. Во-первых, в меня вцепятся все местные священнослужители, которые, как ты знаешь, не слишком-то жалуют жрецов с острова Толми. Во-вторых, я не желаю, чтобы о наших сношениях с Гистунгу-ром болтали все кому не лень, да и ему это придется не по душе. Общеизвестно ведь, что я терпеть не могу чужеземцев и жажду крови проклятого мятежника. Недоумение по поводу столь странного поступка вызовет новую волну слухов и совершенно ненужный интерес к ученикам Богов-Близнецов. Наконец, в-третьих, я не доверяю жрецам и опасаюсь, что они могут использовать Тразия против меня. — Император не сомневался, что все эти соображения уже приходили в голову Амаше, и все же довел свою мысль до конца. — Они натравят на меня аскульского чародея, когда им станет выгодно, а причин для ненависти у него предостаточно. Месть его будет самозабвенна и, не скрою, страшит меня.