Ольга Романовская - Песочные часы Страница 72

Мне нечего было ему сказать, всё, что могла, я объяснила в первый раз.

— Дети по принуждению — это…

— По принуждению? — не выдержав, он толкнул меня, практически отшвырнул к стене. — Значит, я тебя насиловал? Ну, скажи, что язык прикусила? Напомнить, как был зачат Рагнар, как ты ждала его появления? Я запретил тебе пить капли, но понимал, что после рождения сына должно пройти время… Я хочу от тебя детей, Лей, от тебя, слышишь!

— Вы вправе наказать меня, хозяин, я достойна наказания, но я не могла поступить иначе, — на всякий случай я спряталась от него за столиком.

Норн промолчал и запер дверь. Судя по ходившим под щеками желвакам, меня ожидала жестокая расправа.

Заметавшись по комнате, я остановила взгляд на окне. Схватилась за край портьеры, отдёргивая её, и услышала позади меня звук бьющегося стекла и треск.

Шоан, в каком же он бешенстве!

Времени мало, я отчаянно тянусь к шпингалету, но не успеваю, оказываясь в руках хозяина. Схватив за запястья, он так крепко стискивает их, что, кажется, кости вот-вот треснут, а потом неожиданно отпускает, перехватывает за талию, разворачивает и прижимает к себе. Ещё мгновение — и я ощущаю прикосновение его губ. Поцелуй жёсткий — чувствуется, что злится.

Вспомнив совет Фей, но, не веря, что поможет, осторожно касаюсь его волос, провожу по них пальцами — и поцелуй тут же меняется, становится мягче. Даже не верится, что сработало.

— Да не стану я тебя бить, — оторвавшись от моих губ, шепчет хозяин. — Хотя ты делаешь всё, чтобы вывести меня из себя.

Только сейчас я заметила, что стало с вазой и столиком: оба вдребезги.

— Я не хочу причинять тебе боль. Но ты… Ты видишь во мне только зверя.

Его пальцы прошлись по абрису моего лица. Вновь поцеловал, на этот раз нежнее, бережнее…

Не прошло и пяти минут, как мы оказались в постели. Я не смела ему отказать, ощущая себя виноватой. Даже сама, не зная, почему.

Удовольствия не было, но я его и не ждала. Зато чувствовала, как хозяин успокаивается, становится всё более ласковым, как безуспешно пытается заставить меня что-то чувствовать. Я даже не пытаюсь притворяться, просто лежу, глядя в потолок.

Когда всё закончено, он прижимает меня к себе и шепчет:

— Опять всё сначала, да? Я терпеливый, Лей, я дождусь.

Я со страхом ожидала заветного дня и дождалась. Но расслабляться не стоило: при активности хозяина моя беременность — дело нескольких месяцев. Он бы каждую ночь проводил со мной, за исключением тех, что уделял госпоже, спасали лишь мои отговорки — ссылки на нездоровье и усталость. Но, к сожалению, часто прибегать к ним не получится — перестанет верить.

Второй ребёнок крепко привяжет меня к Араргу. И к хозяину. Я и так слишком к нему привыкла, отношусь совсем не так, как в свои семнадцать. Так же, как норина Мирабель, может, даже лучше. Хотя в постели, наверное, она себя так не вела. Он ведь дождался, мне снова стало приятно, снова появилось ощущение любовницы, потому что торха не нежится по утрам в хозяйской постели, для неё не подогревают завтрак.

А ещё норн стал гулять вместе со мной и Рагнаром. Теперь я не могла зайти к Тьёрну, не могла попробовать обманом приобрести капли — наверное, хозяин делал это специально, знал, что я попытаюсь вновь обойти запрет. Каждый раз, спускаясь вниз с сыном на руках, надеялась не застать его в холле, и каждый раз, отвернувшись, старалась скрыть досаду.

Не спорю, бывать в городе с норном безопаснее, никто не посмеет меня оскорбить, да и при переменчивой погоде лучше иметь руку, за которую можно уцепиться, но мне хотелось зайти на улицу Белой розы или сбегать в Университет. Увы, не было никакой возможности!

Когда город полностью укутал снег, Рагнар жутко радовался, так и норовил проглотить снежинки, требовал, чтобы я дала ему потрогать это что-то мягкое и блестящее. Он вообще любил всё трогать, пытался попробовать «на зуб». Кстати, зубки у нас появились, целых четыре.

На оживлённых улицах приходилось брать малыша на руки: его пугали крикливые торговцы. Хозяин, правда, говорил, что не стоит потакать страхам сына, но я его не слушала. К чести Рагнара, ко всем этим звукам он постепенно привык и продолжил с энтузиазмом познавать мир, не давая родителям ни минуты покоя.

В саду Трёх стихий, где неизменно заканчивалась наша прогулка, я с облегчением передавала сына отцу: пусть теперь сам борется с его бешеной активностью, следит за тем, куда он засовывает пальцы, и прислушивается к потоку его звуков.

Я улыбалась, наблюдая за тем, как сын, поддерживаемый под мышки отцом, пытается ходить. Разумеется, сразу падает — рано ему, зато пытается встать сам, отталкивая папину руку. Самостоятельный. И не плачет, когда плюхается попкой в снег.

Со стороны всё казалось идеальным: любящий отец, гуляющий с супругой. Но всё было не так. На мне — браслет рабыни, я целиком и полностью завишу от хозяина.

Да, в сытости, в тепле, наряженная, как кукла, но не могу я надеть эти вещи в город без сопровождения норна — не имею права. У меня вообще нет прав, никому не интересно, что я хочу.

А ещё хозяин жаждет второго ребёнка, хотя, как я поняла, на двоих он останавливаться не собирается. И, разумеется, не спросил, что я думаю об этом.

Я лишена выбора. Слугам — и то лучше. Вечером и ночью они принадлежат себе — я же принадлежу норну. Если он куда-то едет, то еду и я, сижу у его ног, обхаживаю, терпеливо сношу замечания авердов, краснею от некоторых их вопросов. И ведь приходится отвечать. Нагрубить нельзя — как бы тепло норн ко мне ни относился, он накажет. Однажды уже дал по губам за нечаянно слетевшее с языка слово. Несильно, но всё равно неприятно.

Но как-то раз я не выдержала, не смогла спокойно слушать. Это случилось на приёме у городского главы.

Я, как всегда, сидела у ног норна, правда, не на полу, а на подушке, — хозяин не хотел, чтобы я застудилась — старалась не вслушиваться в гул стремительно хмелеющих голосов и ела фрукты из стоявшей рядом тарелки.

Мимо то и дело бегала охотничья собака, постоянно задевавшая меня хвостом. Впрочем, не только меня, но и других торх.

Периодически приходится вставать, чтобы помочь слугам убрать у хозяина пустую тарелку, что-то положить ему, поправить салфетку на коленях — делаю это уже машинально, по привычке. Он не останавливал — на людях положено, но вино наливал сам. С ладони не кормил — отрезал и давал кусочек чего-то вкусного. Ела это не руками — в отличие от других, мне досталась вилка. Естественно, по просьбе хозяина.

Остальные торхи тоже прислуживали владельцам, некоторым даже сесть не разрешили. Одна массировала хозяину шею, другая следила, чтобы не испачкался рукав его рубашки. Радует, что никто пока не хвастается новым приобретением, не унижает рабов обоих полов. Впрочем, такого на приёмах такого уровня обычно не бывает — это не попойка.

— Виконт, ваша девочка танцует? — неожиданно обратился к хозяину один из министров королевского двора.

Тот утвердительно кивнул.

Я напряглась, предвидя, что последует за этим вопросом. Так и есть: норнам хотелось зрелищ.

— Иди, не бойся, — улыбаясь, хозяин встал и подвёл меня к музыкантам. — Всего один раз. Если стесняешься, не смотри на них.

— Хозяин, я не хочу вас позорить… — я смущённо потупилась. — Я ведь одна не умею… А вам ведь кеварийский народный танец нужен…

— Мне — нет. Иалей, неужели ты полагаешь, что они его знают? Никого ты не опозоришь, всё будет хорошо. Можешь сразу сказать, что у тебя на родине девушкам танцевать одним не принято.

— И мне придётся с кем-то из них? — я настороженно покосилась на норнов. — Рабов же танцевать не учат.

— Лей, мне нужен Огюст альг Саварш, — склонившись к самому уху, прошептал норн. — От него зависит, будет ли принят нужный мне закон. Ты должна произвести на него благоприятное впечатление, ты можешь. Всего один раз. Мирабель я попросил бы о том же.

— Тогда лучше я спою. Станцевать точно не смогу. Только я немного боюсь… Можно мне где-то распеться? Всего пять минут…

Хозяин кивнул и, обратившись к норну Саваршу, извинился за свою торху, то есть меня, сказав, что я подвернула ногу, поэтому не смогу станцевать, зато порадую его пением. Хотелось бы верить, что порадую.

Оказавшись в смежном помещении, заставленном столами с бутылками и чистой посудой, долго не могла выровнять дыхание, вызвать из горла нормальный звук, а не мышиный писк. Наконец получилось, зато забыла слова. В голову лезла только весёлая народная песенка, но вряд ли она понравится ангерцам.

Наконец меня позвали.

Вышла, глядя себе под ноги, встала рядом с музыкантами и, несколько раз глубокого вздохнув, начала петь. Сначала робко, фальшивя, потом, постепенно обретя уверенность, громче, увереннее, но всё равно далеко от идеала.

Осмелившись поднять глаза, увидела, что все смотрят на меня, усмехаются, что-то обсуждают.