Алексей Семенов - Травень-остров Страница 72

А Бьертхельм, казалось, и не замечал опасности, все более приближаясь к врагу. Даже здесь, когда все они стояли на шатком пути над бездной, между жизнью и звездным мостом, ни сегваны, ни маны не хотели опустить оружие. И только он один, Зорко, венн, из-за которого и разгорелся весь этот кровавый бой, в котором погибли едва не полторы сотни человек, готов был сделать это.

Не таков был Сольгейр. Увидев, что затеял ман, кунс, только что сидевший на бревне, вскочил на него и пошел вперед, балансируя, каждый миг рискуя поскользнуться и упасть. Добравшись до Зорко, кунс остановился на мгновение, потом сказал глухо и хрипло:

— Терпи, венн!

И подкованным своим сапогом наступил Зорко на спину. Жесткая кольчуга не дала подошве вдавиться в тело, но кунс был высок и тяжел, к тому же облачен в кольчугу. Зорко едва не взвыл, подобно гурганам. Хорошо, что и Сольгейр знал это и сумел единым шагом миновать Зорко. Странно, однако после этого венн вдруг почувствовал, что руки его сжимают дерево мачты достаточно крепко, чтобы не сорваться. Медленно, осторожно, но уже без страха, Зорко стал подниматься, чтобы сесть верхом, как Сольгейр.

Когда это у него получилось, Зорко первым делом огляделся. Берега и острова по-прежнему мрели где-то в недосягаемой дали, едва видные сквозь дымку. Саженях в тридцати покачивался в волнах какой-то обгорелый обломок дерева. Приглядевшись, Зорко чуть не охнул: страшная обугленная голова огромного клыкастого змея по-прежнему гордо торчала из воды. Это была ладья кунса Сольгейра, принявшая на себя колдовскую силу аррантского огня, сожженная, но не сдавшаяся волнам. Вдали, так, что даже расстояние трудно было назвать, маячил какой-то корабль, распустив паруса на двух наклоненных вперед мачтах. Принц Паренди уходил в сторону Галирада, бросив своих людей, как и прежде бросил корабль. Желание сразить врага, унявшееся было в сердце, вспыхнуло вдруг с новой силой: Зорко жалел о том, что предназначенная принцу стрела миновала цель.

Сольгейр тем временем, переступая медленно, но все увереннее, продвигался в сторону мана. Тот, конечно, видел грозного кунса, но Бьертхельму до мана было куда ближе, чем Сольгейру. И ман видел это и ухмылялся злой волчьей ухмылкой. Сольгейр, уже всерьез рискуя упасть, попробовал прибавить шагу. Вот он шагнул пошире раз, другой… и побежал по скользкому стволу, точно под ним была не срубленная мачта, колеблемая волнами над бездонной хлябью, а просто сухое бревно, лежащее на земле посреди двора. Увидев это, ман, тоже с великим риском для себя, соскользнул с бревна, левой рукой ухватился за перекладину, а правой вонзил кинжал прямо в горло Бьертхельму, только подобравшемуся к спасительной мачте. Брызнула кровь, и могучий сегван, не раз спасший Зорко жизнь, сам распластался недвижный по воде. Но лишь на мгновение. Руки его больше не держались за плавучее дерево, тяжкое железо повлекло его вниз, и тело Бьертхельма кануло в неведомую бездну.

А Сольгейр был уже над маном и хотел было нанести ему последний удар, как тот, изловчившись, перерезал горло сам себе. Меч Сольгейра только поднял фонтан из водяных брызг и щепок. Мана на поверхности уже не было.

Сольгейр, постояв немного во весь рост, только махнул рукой, обернулся на полночь и восход, высмотрел там что-то и понуро опустился на бревна, усевшись на их перекрестье. Сражаться было больше не с кем. Все, кто смог хоть немного задержаться на кромке жизни после гибели корабля, теперь были уже по ту сторону. Только пятеро, из коих пятерых имен двоих Зорко и вовсе не знал, остались здесь, посреди моря, на жалких обломках.

Зорко вдруг понял, что хочет пить. Хочет так, что, кажется, готов осушить колодец целиком. Перед глазами вдруг возникло видение родничка у подножия холма, поросшего ельником, что был в двух верстах к полудню и закату от печища Серых Псов.

— Что ты увидел там, Сольгейр? — подняв голову, едва слышно вымолвил Труде: губы у него были разбиты.

— Корабль, — коротко отозвался Сольгейр. — Это Хаскульв.

Глава 4

Подарок моря

Не дождавшись Сольгейра в условленном месте у мыса в условленный час, Хаскульв справедливо рассудил, что задержать морского кунса могли только враги. Но Хаскульв опоздал.

Два кунса сидели теперь друг против друга на скамье и негромко переговаривались. О чем был их разговор, Зорко не слышал, да и не хотел слышать. Рядом с ним лежал Труде, переодетый в сухое и чистое и закутанный в шкуры. Сегвана мучила лихорадка Ледея, что не дает человеку и в печи согреться. Зорко знал травы, что могут помочь от Ледеи, знал и другой способ. Но на корабле трав не было. Нельзя было поступить и по-иному. Мужчину от Ледеи могло спасти животворное тепло женского тела, но и женщина, будь она у Труде — а у такого храброго воина, да еще и острого на язык, она наверняка была, — теперь осталась далеко в Галираде.

Ладья шла на полночь и восход, к мысу, замыкавшему залив, в который впадала великая Светынь. Там, у мыса, Хаскульв должен был дождаться вельхского мастера Геллаха, чтобы переправить Зорко к нему на корабль. Там же, на самом носу, стоял сегванский поселок. Там и предстояло высадить больного Труде, чтобы остающиеся до времени в Галираде Сольгейр и двое его воинов отвезли его на двор к Ульфтагу.

Прежде чем идти к мысу, корабль Хаскульва подошел к сгоревшей ладье Сольгейра. Плавать на ней больше не привелось бы никому. Дерево прогорело до угольев, и черные борта лишь на вершок возвышались над волной. Один только черный дракон уцелел и недвижным змеиным взором оглядывал пустую даль. Сольгейр, взяв топор, спустился на черные доски и, громко вознеся молитву и бросив в воды пищу и совершив возлияние, принялся рубить дракону шею, чтобы забрать его с собой. Дракон этот не был побежден ни в одном сражении, и ему предстояло венчать собой новый корабль Сольгейра.

Куда пропала Фрейдис, не знал никто. Должно быть, ее сразила стрела или меч какого-нибудь ошалелого мана, а может быть, она утонула или, того хуже, сгинула в аррантском огне. Гибель в сражении на море была для сегванов обычным делом. Никто не горевал и не предавался унынию. По тем, кто пал в битве, сотворили скорый погребальный обряд, принесли в жертву Храмну, Хрору и Хриггу черного петуха, свинью и ягненка — животных и птицу иногда возили на особенно больших сегванских ладьях для того, чтобы в долгом пути получать в пищу свежее мясо. Потом, уже на берегу, будет по павшим шумная и долгая тризна. Ныне же сегваны были в походе, и ничто не могло сбить их с однажды выбранного курса: сегваны верили в богов, но боги были хозяевами в своих чертогах и мирах; здесь, на земле, сегваны верили в себя.